В теме одно сообщение

[Edward_Von_Shultz]

[color=rgb(128,0,0);]ВОЙНА. ОККУПАЦИЯ. ЛИХОЛЕТЬЕ...[/color]

Истории Михаила Борисовского

[color=#2f4f4f;]ЧАСТЬ 1[/color]

 

[color=#0000cd;]Пусть не покажется странным эта моя история. Дело в том, что Великая Отечественная война коснулась самым непосредственным образом моей семьи. Отец воевал на фронте – с 25 июня по начало октября 1941 года, и затем с апреля 1944 по апрель 1945 года; в бою при взятии Вены был тяжело ранен. Мама прожила в оккупации с начала июля 1941 года
и до освобождения нашего села Розальевка в конце марта – начале апреля 1944 года. Всё это время мама, как и все взрослые жители села, принудительно трудилась на с.х. работах, а вся продукция отправлялась в Германию и Румынию. Во время оккупации родилась моя сестричка Клава (01.07.1942) и я сам (28.01.1944). Так что можно представить, какие тяготы и лишения испытала мама в то время.
Очень много родственников по папиной и маминой линии погибли на фронте, или же  стали инвалидами. В Розальевке в каждой семье ушли на фронт отец, муж, сын, брат. И многие, очень многие погибли. На установленном в конце 50-х годов в центре Розальевки памятнике в честь погибших в ВОВ односельчан выбита цифра «200». А ведь в предвоенный год в селе было всего лишь около 300 дворов… Среди моих сверстников-односельчан было немало ребят, чьи отцы погибли, а мамы-вдовы еще  лет десять после окончания войны еле-еле сводили концы с концами.[/color]

[color=#0000cd;]Да и всё мое детство приходится на первые послевоенные годы. Мы, мальчишки, затаив дыхание, с большим интересом слушали рассказы пришедших с войны мужчин. И хотя фронтовики особой откровенностью нас, пацанов, не баловали, мы жадно улавливали каждое их слово, подслушивали их разговоры за застольем (в деревне ведь свадьбы, крестины и прочие «оказии» всегда празднуются с размахом) или же во время работы с ними. А работать на колхозных полях вместе с взрослыми в школьные годы нам пришлось немало.[/color]

[color=#0000cd;]Всё излагаемое ниже подготовлено полностью на основе воспоминаний и рассказов непосредственных участников тех событий. Опираюсь на свидетельства из первых рук (вернее, уст…), а не писанину какого-то чужого дяди. Пишу только то, что запомнилось навеки. Стараюсь всё рассказать честно, не приукрашивая и не пряча ничего. Ну, разве так, чуть-чуть мазнуть в отдельном месте. Действительность всё равно богаче любого вымысла. По ходу изложения и по мере возможности упоминаю первоисточники – конкретных людей, на чьи рассказы, факты, детали и воспоминания опираюсь. Так что картина получилась неофициальная, во многом личная – такой, как её  воспринимали сами участники тех событий. К сожалению, ни на какой бумаге и в мемуарных воспоминаниях нельзя воспроизвести эмоциональную сторону, ведь каждый рассказчик использует свои интонацию, эмоции, чувства.

P.S. Иллюстрации, за исключением последних двух, позаимствованы из интернет-ресурсов.[/color]

Итак, на 3-й день после начала войны отец был мобилизован в РККА, и вместе с большинством мобилизованных односельчан включен в стрелковую часть, находившуюся примерно в 80-90 км севернее Одессы.
Из хроники ВОВ: эта часть входила в Приморскую армию в составе Юго-Западного фронта (командующий – генерал-полковник М.П.Кирпонос). С начала августа эта в/ч участвовала в защите Одессы. Наступление на юго-запад Украины  осуществляла группа немецких армий «Юг» во главе с генерал-фельдмаршалом Г.Рундштедтом.

 

Отец рассказывал, что их с первых дней мобилизации, плохо обученных и необстрелянных солдат, гнали в бой без оружия, приказывая добывать его в бою. Мобилизованные скорее напоминали народное ополчение, т.к. были одеты в гражданскую одежду, а одна винтовка приходилась на 3-5 человек. Вот так для отца началась война.

Август 1941 года. Народные ополченцы-защитники Одессы строят баррикады.

 

 Одессу мужественно защищали военные моряки Черноморского флота.

Приморская армия в составе четырех пехотных дивизий вместе с отрядами народного ополчения, и более подготовленными, но немногочисленными частями моряков-черноморцев, мужественно отбивали наступление 18 дивизий немецких и румынских войск. Но, имея 5-кратное превосходство в силах, немцы уже в начале августа прорвались к Черному морю и полностью блокировали Одессу с суши. Мирный город, не имевший и намёка на крепостные сооружения, мужественно защищался 73 дня, с 5 августа по 16 октября. Защитники Одессы уложили на подступах к городу более 250 тысяч вражеских солдат и офицеров. Неприятелю так и не удалось штурмом взять Одессу. В связи с прорывом немецких войск в Крым в конце сентября и создавшимся критическим положением на Юго-Западном фронте в ночь на 1 октября из Ставки Верховного Главнокомандования пришел секретный приказ сдать Одессу. Оборонявшие город части Приморской армии спешно эвакуировались морем на кораблях Черноморского военного флота, который, кстати, вошел в ВОВ без потерь. 16 октября от одесских причалов ушел последний транспорт в сторону Севастополя. Спустя 6 часов в Одессу вошли передовые подразделения фашистов.

 

Теперь горькая правда о последовавших событиях. В условиях суматохи, неразберихи, паники, растерянности и неопытности командиров, постоянных артиллерийских обстрелов со стороны наступающих немцев не всем воинским частям, оборонявшим город, нашлось место на кораблях. Многие командиры, спасая собственную жизнь, попросту бросили своих подчиненных на произвол
судьбы, а сами успели уплыть на последнем транспорте. Рядовые же красноармейцы, оставшись без командиров и не имея никакого боевого опыта и никаких приказов, к тому же находясь в полном неведении о случившемся, и где находится фронт, разбрелись небольшими группами кто куда. В такой переплёт попал и мой отец, как и многие его однополчане, в т.ч. односельчане. Несколько
недель прятались в подсолнухах, кукурузных полях, небольших перелесках, и даже в нерубайских катакомбах под Одессой. А после того, как фронт отошел подальше на восток, а на занятой территории остались только румынские войска, отец, как и большинство других брошенных на произвол судьбы красноармейцев на юге Украины, начали постепенно возвращаться домой в семьи. Затем эти горемыки-красноармейцы должны были зарегистрироваться в местной оккупационной администрации и работать на принудительных с.х. работах на полях и фермах «возрожденного» румынами довоенного колхоза. Безусловно, все они готовы были бы воевать и дальше в рядах РККА, если бы их не бросили на произвол судьбы наши «доблестные командиры». И такой свой вывод я делаю безо всяких колебаний, будучи абсолютно уверенным в своей правоте.

 

Реальность такова, что большинство гражданского населения на юге Украины, сбитые с толку полным провалом начала ВОВ, не имея абсолютно никакой информации о положении на фронтах, пыталось различными способами приспособиться к оккупационному режиму. Группы сопротивления и партизанские отряды были организованы и действовали только в Одессе, под руководством оставленных в подполье сотрудников НКВД. Этим в спешке занимался Одесский обком партии в условиях, когда город практически уже был блокирован с суши. А в глубинке, на юге Украины, для организации сопротивления врагу на оккупированной территории смельчаков не нашлось, а может – времени в спешке не хватило? Антифашистские листовки и подпольные газеты в сельскую местность не доходили. А вот оккупационные власти в пропаганде были весьма активны, даже в глубинке.

Поэтому простой сельский люд, будем откровенны, не желал продолжать воевать. Сыграл свою роль и инстинкт самосохранения.  Ведь германское военное командование на оккупированной территории сразу же установило жесткую разнарядку на расстрел мирных жителей: за убитого немецкого офицера – казнь 100 заложников из числа мирных жителей, за немецкого солдата – 50. Румынские солдаты, правда, ценились немцами «дешевле»: казнили только 15 советских граждан-заложников.

 

Очевидно, на мирный характер сельчан (непротивление злу насилием) повлияло и то, что сам оккупационный режим в нашей местности поддерживался более «либеральными» румынскими войсками, в тыловых частях которых преимущественно служили насильно мобилизованные на войну румынские крестьяне. Мама рассказывала, что румынские тыловые вояки представляли собой
довольно жалкое зрелище: обшарпанные, полуголодные, с бегающими глазами. В нашем селе во время оккупации на постоянной основе румыны не базировались, их патрули появлялись наездами 1-2 раза в неделю, а то и реже. Не было случая, чтобы они кого-то убили или арестовали. Хотя кур и прочую домашнюю живность иногда забирали. Но обычно ходили по домам и выпрашивали «млеко и яйка», оправдывались тем, что они, дескать, подневольные, их насильно мобилизовали и отправили воевать. Но от этого сочувствия им не прибавлялось. А вот полицаи из местных (в семье не без урода…) зверствовали похлеще румын. Опять со слов мамы перескажу, что одного полицая из местных военно-полевой трибунал судил вскоре после освобождения от оккупантов непосредственно в Розальевке. Суд был открытым и практически вся деревня присутствовала на нем. Многие выступили в суде как свидетели и требовали смерти предателя. Приговорили его к повешению. И вот когда его казнили, веревка оборвалась – такой жирный и толстый был вражина… Народ так и ахнул – ведь с древних времен у славян была традиция такая: если во время повешения обрывается веревка, то приговоренного к смерти милуют. Но в данном случае все селяне потребовали немедленного повтора казни. Что и было сделано.

 

Но я немного опередил события. Поясню сначала, почему в нашей местности оккупацию осуществляли именно румынские войска Иона Антонеску, приспешника Адольфа Гитлера.

Из истории ВОВ: На Восточном фронте против СССР воевало 30 румынских дивизий. Для сравнения: Венгрия направила против СССР 18 дивизий, Финляндия – 17. Захватив Украину, немцы расчленили её на отдельные части. Территорию между Днестром и Бугом на южной части Украины – Буковина, Одесская и Измаильская области, а также юг Винницкой и запад Николаевской области – были отданы Румынии и названы «Транснистрия» (Transnistria – Приднестровье, от румынского названия реки Нистру – русс. Днестр).

 

На этой территории была установлена оккупационная администрация, созданы румынские органы власти. Из Румынии прибыли тысячи
гражданских и военных чиновников, полицейских и жандармов. Столицей «Транснистрии» стала Одесса, где и размещался весь чиновничий аппарат этой новой румынской провинции, а городской головой Одессы был назначен некий Герман Пынтя. Весьма колоритная, между прочим, личность. Герман Пынтя родился в конце 19-го века в Бессарабии, бывшей в те годы частью Российской империи. Он прекрасно знал русский язык, служил в царской армии и дослужился до чина поручика. Юность свою провел в Одессе, учился здесь в Новороссийском университете. О Пынте я узнал в 60-х годах, будучи студентом одесского гидрометинститута. Так
вот, пожилые одесситки, стоя в магазинных очередях, иногда брюзжали по поводу замызганных городских площадей и тротуаров, и вспоминали один из первых «мирных» указов этого самого Пынти – запрет на лузганье семечек в публичных местах Одессы…

 

Мы же, продвинутая и идеологически «правильная» молодежь своего времени, неизменно парировали этим «склерозным» Софочкам и Сарам: а как это сочеталось с жесточайшим террором фашистов в Одессе? Как насчет еврейского гетто?

 

Уже на следующий день после занятия Одессы румынами были расстреляны и повешены на фонарных столбах на Привокзальной площади и Куликовом поле почти 4 тысячи человек.

 

Страшнейшее злодеяние было совершено ещё через день: в девять бывших пороховых складов на Люстдорфской (ныне Черноморской) дороге фашисты согнали со всего города огромное число евреев: мужчин, женщин, стариков, детей, а также пленных красноармейцев и матросов. Затем склады облили горючей смесью из шлангов и подожгли. Военные историки утверждают, что сожжение людей – не немецкое, а румынское изобретение, и впервые было применено карателями-зеленорубашечниками именно в Одессе. Причина – вечная нищета румынов-мамалыжников: так они экономили патроны… После освобождения Одессы Чрезвычайная Государственная Комиссия обнаружила на месте этого злодеяния останки почти 22 тысяч погибших людей.

Злодеяния оккупантов в городе и области на этом не закончились. В конце октября в портовом сквере были расстреляны 19 тысяч евреев, тела которых сожгли. Около 5 тысяч евреев были согнаны в пригородное село Дальник, там часть из них расстреляли в противотанковом рву, а часть сожгли в четырех бараках. В первые месяцы оккупации в Одесской области была создана целая сеть концлагерей, в которые сгоняли евреев не только из Одессы и области, но и из Бессарабии и Северной Буковины. Вот только несколько страшных примеров. С 22 декабря 1941 года по 15 января 1942 года в селе Богдановка Березовского района было расстреляно и сожжено около 54 тысяч евреев. В лагерях Доманевка и Березовка в течение января-февраля 1942 года уничтожено почти 20 тысяч человек. В еврейском гетто, находившемся на территории села Гвоздавка-2 Любашевского района, были зверски убиты около 5 тысяч евреев.

Но Одесса не сдавалась. Одна из первых диверсионных операций подпольщиков проведена уже 22 октября – в 17 часов 45 минут взлетело на воздух бывшее здание НКВД на Маразлиевской улице, недалеко от Центрального парка культуры и отдыха имени Тараса Григорьевича Шевченко, где разместилась румынская Военная комендатура и штаб 10-й пехотной дивизии 4-й румынской армии. Погибло около 100 румынских и германских солдат и офицеров, в том числе военный комендант Одессы – командующий 10-й дивизией генерал Ион Глогоджану. В качестве карательной меры за этот взрыв оккупационными властями было убито около 5 тысяч заложников.

Для информации: Перед войной на территории Транснистрии проживало 311 000 евреев, из них 201 000 – в Одессе. Менее половины из них сумели эвакуироваться. Всего в Транснистрии было уничтожено более 200 000 евреев, не считая убитых немцами в 1941 году. Из них 75 000 – высланные, погибшие при депортации, узники лагерей и гетто, и не менее – 130 000 местных. Из евреев, находившихся в Транснистрии, выжить удалось не более трети.

Оккупация самой Одессы продолжалась 907 дней. И всё это время с немецкими и румынскими захватчиками в городе героически боролись партизаны, диверсионные группы, подпольщики и просто одиночки. Убежищем для них были знаменитые одесские катакомбы (из греческого: katw – внизу, komboc – сплетение):  Усатова, Нерубайского, Куяльника, Кривой Балки, ставшие символом Одессы, таким же, как Потемкинская лестница, как памятник Дюку де Ришелье, как Оперный театр, Молдаванка, Дерибасовская… Из истории ВОВ известно, что народными мстителями на Одесщине было уничтожено 5 тысяч гитлеровцев, 189 предателей Родины; пущены под откос 27 воинских эшелонов с живой силой и техникой, взорвано 16 железнодорожных и шоссейных мостов… За мужество и героизм, проявленные при обороне города, а также сопротивление фашистам во время оккупации, Одесса была удостоена звания «Город-герой». Это – общеизвестные факты и, слава Богу, что никто, даже самые оголтелые украинские националисты, не ревизуют и не отрицают это.

Но есть и другая, менее известная сторона оккупации Одессы.  В студенческие годы удалось услышать из уст коренных одесситов много чего интересного об их жизни в военный период. Об этом тогда рассказывалось только в узком семейном или доверительном кругу друзей. Мы же, 19-22-летние юноши (комсомольцы и даже члены КПСС…), подобную «диссидентскую крамолу» воспринимали с большущим интересом. Мотали, как говорится, на ус и молчали «в тряпочку» – инакомыслие, вольнодумство и прочая болтливость тогда быстро «излечивались». Но в памяти всё сохранилось достаточно свежо, даже интонации и намеки рассказчиков.  И вот сейчас, в этом своем жизнеописании, приведу услышанные тогда некоторые факты о другой стороне оккупации. И делаю это не для оправдания или смягчения вины воевавших на стороне фашистской Германии румынов-мамалыжников, а для того, чтобы иметь более полное
представление о происходившем в то страшное время.

Одним из первых «гражданских» мероприятий оккупационной власти стало изымание советских денег из обращения. Вместо них использовались немецкие марки  Reihkreditkassenscheine (в народе их называли кратко RKKS). В Одессе надвигающееся полное исчезновение рубля быстро обрастало слухами. Ведь жизнь-то продолжается при любой власти, одеваться и кушать всегда надо! Да и без мыла, соли, сахара и спичек тоже никак не обойтись что при советах, что при немцах/румынах… Поэтому сельчане, вывозя
свою с.х. продукцию в город на базар, заламывали очень высокие цены в рублях, либо же меняли на необходимые им товары. А вообще «менка» (бартер, по сегодняшнему говоря…) стала одним из главных средств выживания людей в оккупации.

 

Улицы оккупированной Одессы стали сплошь торговыми…

Моя классная руководительница Мария Петровна Мамончик, а также хозяйки, у которых я снимал квартиру в райцентре Котовск во время учебы в 8-10-х классах, рассказывали, что в городе с начала оккупации и до конца 1941 года больше всего от безденежья и хаоса валют страдали не только простые жители, но даже работающие. Им, несмотря на тяжелые работы, в это время никакой зарплаты оккупационные власти вообще не платили, а продуктовые карточки появились только в 1942 году. Поэтому горожане, собрав в узелок остатки одежды и кое-что из домашнего скарба, ходили по близлежащим селам, нередко километров за 30, а то и 50 от дома. Иногда такой «поход за харчем» продолжался неделю и больше. Приносили картошку, початки кукурузы, пшено, зерна ржи и пшеницы, иногда макуху. Румынских патрулей особо не опасались – те только проверяли («партизан»?,  «граната»?..) и отпускали, ничего из котомок  не отнимали.

Но возвратимся снова в оккупированную Одессу. Официальный обмен рублей на марки начался только в декабре 1941 года (до этого ходили рубли, немецкие марки и румынские леи). В открытых пунктах обмена можно было обменять до 1000 рублей на RKKS.  Вот как
рассказывала об этой «эпопее» коренная одесситка, бабушка одного моего студента-однокурсника. Глава города Герман Пынтя установил курс обмена 20 (а не 10, как было в директиве А.Гитлера) рублей за марку. К обменным пунктам ломанулось очень много
людей, выстроились очереди – до 200-300 человек, люди стояли на декабрьском морозе с раннего утра до позднего вечера (стояли бы и ночью, да комендантский час не позволял). Запасы привезенных марок быстро кончались, обмен приостанавливался, проблема зависала в воздухе. Поэтому во время обмена денег в Одессе была и паника, и значительные беспорядки.

Чтобы не возникло недоумения – а откуда, дескать, у народа деньги появились? – сделаю небольшую ремарку. Разумеется, у простого люда, а уж тем более – у крестьян на селе, подобных фантастических по тем временам сумм не было и быть никак не могло. Однако в суматохе отступления наших войск и драпа административно-управленческих чиновников отдельные прохиндеи и прочие «одаренные» особы из воровского и уголовного мира (а уж эта публика в Одессе была во все времена в избытке!), а также предприимчивые дельцы ещё со времен НЭПа (а-ля подпольный миллионер Корейко из «Золотого теленка»), сумели грабануть банки и «прихватизировать» имевшуюся наличку в учреждениях, фабриках и заводах. Поэтому они бросились сразу же вполне легально менять часть своих денег, хранившихся в кубышках, матрасах и прочих загашниках, на марки (отмыть, говоря по-сегодняшнему), использовали свои резервы для взяток румынским жандармам с целью получения соответствующих льгот (в т.ч. пресловутых аусвайсов или же разрешений на проезд в другую местность), да и постепенно тратили во время оккупации на покупку товаров и продуктов на рынках – нелегально советские рубли в ходу были, несмотря на официальный запрет. Не обошлось и без злоупотреблений при обмене денег. Румынские жандармы за мзду, наравне с предприимчивыми гражданскими жителями,  продавали «купоны», то есть номерки в очереди ожидания. С рук на черном рынке цена одной марки иногда доходила до 70 рублей. А вообще, как говорят пережившие военное лихолетье одесситы, любую дверь в румынской оккупационной администрации всегда можно было открыть «марочным» ключом.

А вот положение простых одесситов, усугубленное 2-х месячной блокадой города и неразберихой первых месяцев оккупации, было аховое. Карточная система еще не введена. Городской голова издал распоряжение о нормированном (карточном) отпуске товаров, а также мяса, жиров, сахара и хлеба в магазинах. К примеру, норма хлеба – 400 г на человека в день. И опять же малоизвестный
факт-«нюансик», замалчивавшийся официальной историей, но о котором знала вся Одесса. Перед началом войны в Одесском порту скопилось множество товаров и грузов, которые из-за паники и неразберихи не успели эвакуировать в тыл. Слава Богу, городским властям хватило мудрости перед сдачей Одессы не сжечь/взорвать склады (чтоб не достались фашистам), а раздать товары оставшемуся населению. Досталось, как говорится, не всем и не поровну, тем не менее, практически на всём протяжении оккупации особого дефицита в «легком» текстиле и чае у многих одесситов не было. И ещё информация к этой теме, характерная как для Одессы, так и практически для всех городов области. После отхода (весьма скоротечного, как правило) советских войск до появления передовых отрядов захватчиков устанавливался период безвластия (иногда – несколько часов, иногда – даже целые сутки). В это время заводы, фабрики, магазины – открыты, ничто не охраняется. Смекливые, шальные, блатные, предприимчивые и просто смелые тащили всё, что могли унести, даже доски выдергивали из стеллажей в кладовых и складах. Это тоже помогло многим как-то выжить в то страшное время. Не обошлось без алчности и других пороков, вылезающих из нутра человека в лихую годину. Хотя период безвластья в Одессе и был сравнительно кратким, на поверхность моментально всплыли мародеры-шакалы: заходили в брошенные хозяевами дома или квартиры и забирали всё подряд: одежду, обувь, домашнюю утварь, вплоть до того, что занавески снимали с окон, а с кроватей – простыни и наволочки. Затем, уже во время оккупации,  награбленное продавали или меняли на продукты.

Приведу реальную историю мародерства, рассказанную упоминавшейся уже выше моей классной руководительницей в 8-10-х классах Марией Петровной Мамончик. Начало войны застало её, тогда 19-летнюю девушку, в Одессе – она была студенткой пединститута. Уехать домой в Котовск (это 188 км севернее) не удалось (ж.д. движение было парализовано в первый же день войны). С двумя своими землячками они в конце июля решили уйти домой пешком. Чудом пробрались через линию фронта (Одесса к тому времени уже была практически блокирована с суши) и в тылу захватчиков пошли. За день проходили по 30-40 км; шли по проселочным дорогам; завидев военный патруль, заблаговременно прятались в полях с кукурузой или подсолнухом; питались початками молодой кукурузы;
вечером заходили в попавшуюся по пути деревню и там просились на ночлег. И вот в четвертую ночь перед самым рассветом они вдруг проснулись от возни и разговоров во дворе хаты, хозяева которой их вечером приютили и даже покормили. Студентки осторожненько отодвинули занавесочку на окне и увидели страшную картину. Хозяин дома, крепкий мужик лет 50-ти, вместе с женой в своем дворе при свете керосинового фонаря распаковывают 3 огромных тюка, которые, очевидно, хозяин только что приволок, т.к. весь был, что называется, в мыле. В тюках были гимнастерки, брюки, белье, ремни, несколько пар башмаков красноармейцев, и,
очевидно, с офицера – портупея и планшет. Были в тюках и солдатские сухари, кисеты с куревом, медицинский пакет и даже бритвенные принадлежности. И всю эту добычу хозяин с хозяйкой тщательно сортировали по отдельным кучкам. Но весь ужас и кошмар для девушек начался, когда мужик достал из одного из тюков две обрубленные выше колен человеческие ноги и по-деловому принялся снимать с них сапоги – вернее сказать, выковыривать из сапог обрубки ног. Как нетрудно догадаться, всю эту «добычу» мужик принес с поля боя, сняв её с незахороненных трупов наших воинов, успевших к тому времени полуразложиться на жаре (фронт
прошел здесь двумя неделями раньше). В поле, в ночной темноте, впопыхах мародеру не удалось снять офицерские сапоги, вот он, нелюдь, и проявил «смекалку» как сделать это в спокойной домашней обстановке…

Очень тяжелыми для жизни были не только первые месяцы оккупации, но и зима 1941-1942 г.г. Но уже с весны 1942 до лета 1943 года материальное и продовольственное снабжение горожан чуточку улучшилось, население «приспособилось». Рабочие в городах за 8-часовый рабочий день получали ежедневную зарплату от 4 до 8 марок. Со слов котовчанина, истопника средней школы №1, в которой я учился в 8-10 классах, во время оккупации он, работая кочегаром на паровозе в ж.д. депо на узловой станции Котовск, за восьмичасовой рабочий день получал 8 марок. Это вполне позволяло его семье (жена и двое малолетних мальчишек) сводить концы с концами, так как в магазинах муниципалитета было достаточное количество так называемого нормированного продовольствия, и особенно хлеба, к тому же по относительно низким ценам. Я не случайно акцентирую внимание на термине «нормированный» продукт. Называю по памяти,  на сей раз со слов хозяйки квартиры, у которой жили мои студентки-однокурсницы по одесскому гидрометинституту, цены а некоторые товары в Одессе летом 1943 г.: 1 кг сахара нормированный – 3 марки, ненормированный – 20 марок; 1 кг масла нормированный – 6 марок, ненормированный – 30 марок. Для полноты «картины» сошлюсь на моих сослуживцев по первому году службы в Советской армии, которые иногда делились с нами воспоминаниями своих родителей, переживших оккупацию. И хотя это довелось услышать в далеком уже 1964 году, в памяти всё сохранилось, уж очень интересной (а главное – новой и необычной) была эта информация в ту пору. Так вот, на одного рабочего в Одессе полагалось в месяц нормированных продуктов по твердым ценам: 0,5 кг жира (сливочного масла или свиного смальца), 1 литр подсолнечного масла, кг сахара, 5-6 кг круп, макарон и белой муки, 2 кг мяса, пол литра водки и 300 штук папирос, хлеба – 1 кг в день. В свободной торговле по более высоким ценам можно было покупать товары без всякого ограничения. Лишь бы были марки… Кстати, 1 кг хлеба по карточкам стоил 0,9 марки, а перекупщики продавали его по 2,75 марки. 1 кг картошки или помидоров стоил на базаре 0,7 марки, виноград – 1,5 марки. К слову, любой желающий за соответствующую мзду мог получить лицензию на открытие своего магазина и легально заниматься торговлей.
НЭП-мановский опыт, изворотливость, плюс «подпольные» деньги позволяли дельцам-торгашам жить припеваючи, в стократ лучше, чем при советах. Уже летом 1942 года Одесса была полна всевозможных товаров. Сюда потянулись румынские коммерсанты, открыли мануфактурные, галантерейные и бакалейные магазины. Так что, откровенно говоря, возможности населения, особенно «при деньгах», во многом превосходили скудное «изобилие» предвоенных лет при советах. Да и на базарах было достаточно много деревенской снеди и живности. 

Постепенно наладилась и социальная жизнь в городе. Румыны ведь считали, что пришли в Одессу навечно, поэтому и сделали её столицей «Транснистрии». Жители могли свободно перемещаться по городу с 5 утра и до 11 вечера. Ночью – комендантский час, за его нарушение – принудительные работы. Летом 1942 года в Одессе было 12 трамвайных маршрутов, стоимость проезда – 25
пфеннингов. За багаж надо было платить 1 марку. Несмотря на тяготы оккупации, одесситы могли – при желании и наличии возможности – пользоваться даже пляжами, хоть они были платными: «Ланжерон» – 1 марка, «Отрада» – 0,75 марки, «Аркадия» – 0,5 марки. За эту цену предоставлялся спортивный инвентарь, зонты, лежаки, плюс услуги официантов из близрасположенных ресторанов. На каждом пляже были медработники и даже спасатели со шлюпками.

Одесские фабрики и заводы с численностью свыше 100 рабочих перешли в собственность румынского губернаторства и городского самоуправления. Полностью возобновил работу Одесский университет и Одесская консерватория. Были и зрелища. Во всемирно известном Оперном театре исполнялись оперы «Борис Годунов», «Евгений Онегин», ставились балеты «Лебединое озеро», «Спящая красавица». Кроме Оперного, работали также Украинский драматический им. Т.Г.Шевченко, Русский драматический, Кукольный, «Гротеск» и даже… «Интимный театр».  А известный русский и румынский певец Пётр Лещенко во время оккупации открыл в Одессе
ресторан-кабаре, где сам и выступал. Информация об этом – со слов моего преподавателя физики в гидрометинституте, профессора Анатолия Петровича Твердого. Какие музыкальные вечера профессор регулярно проводил для нас в институтском актовом зале в 1961-1963 гг! Так вот, во время оккупации А.П.Твердый каждый вечер играл на скрипке в ресторан-кабаре и аккомпанировал самому П. Лещенко. По виртуозности игры на скрипке нашего преподавателя физики сравнивали с воспетым А.Куприным Сашкой из пивной «Гамбринус». Для нас, студентов, не было секретом, что после освобождения Одессы Анатолий Петрович «за сотрудничество с оккупационными властями» на 15 лет был выслан на лесоповал за уральский меридиан, в 1954 году амнистирован, возвратился в Одессу и вновь занялся своей довоенной работой – преподаванием физики в ВУЗах. Но шлейф времен оккупации давал о себе знать: несмотря на профессорское звание, жил с супругой в скромной квартире в одноэтажном деревянном барачном доме. А игра на скрипке
оставалась его хобби даже в 75-летнем возрасте. Вот такие факты малоизвестной стороны оккупации Одессы довелось узнать мне во вполне сознательном юношеском возрасте, причем все они – не из «вражьих голосов», а из уст непосредственных свидетелей того времени. Так что 907 дней румынской оккупации Одессы выглядят настоящим раем по сравнению с 900 днями немецкой блокады Ленинграда…

[Edward_Von_Shultz]

ЧАСТЬ 2


Но ведь это Одесса! Одесса всегда была и до сих пор является особым городом – что в дореволюционной России, что во времена разгула анархии и гражданской войны, что во времена НЭПа, что в период брежневского «застоя» или горбачевской «перестройки», что в период незалежности Украины-неньки. Есть в её истории, к сожалению, и страница, когда она была столицей злополучной румынской провинции «Транснистрия», ставшей одним из символов Холокоста, таким же, как Освенцим или Бухенвальд.
 

В ином ракурсе, по рассказам моих родителей и разговорам односельчан, к которым мы, 7-10-летние пацаны, жадно прислушивались, выглядит жизнь во время оккупации в сельской местности. По сравнению с жизнью в оккупированном городе – огромная разница.  Сначала – «позитив». Жители Розальевки были приятно удивлены, а старики и старушки (чего уж греха таить) – даже обрадованы,
что румыны сразу же восстановили работу церкви, закрытую за год до войны: отремонтировали здание, восстановили кресты и колокола, начались богослужения и проведение религиозных обрядов (крещение новорожденных, венчание, отпевание умерших); легализированы религиозные праздники. Священник, правда, был приехавший румын, вполне сносно говоривший по-украински. Имя его, к сожалению, сейчас уже никто из односельчан не помнит. К слову, именно этот батюшка крестил меня в Розальевке, на 40-й день от рождения и за 3,5 недели до изгнания оккупантов из нашего края. Сколько себя помню, крестик не носил, потому что в советское время крестик у ребенка – это и из школы выгонят, и родителей накажут…

И уж коль скоро упомянул о школе – во время оккупации она не функционировала. Подростки, как и всё взрослое население в селе, включая вернувшихся домой от безысходности солдат (а таких, кроме моего отца, в Розальевке оказалось не менее 40 человек) вынуждены были от восхода до захода солнца принудительно трудиться на тяжелых с.х. работах. Платили оккупационные власти за трудодни сущие пустяки – в месяц выходило не больше 10-12 марок. Что за них можно приобрести? Практически ничего! Тем более, что на селе никаких продуктовых карточек и в помине не было. Поэтому сельчане жили в темноте и полуголоде. О состоянии на фронтах, и живы ли ушедшие на войну их близкие, люди ничего не знали. Топили печки соломой, кочанами да перейдами кукурузы (это остатки сухих стеблей, после того, как их обглодает домашняя скотина), выкопанными по весне прошлогодними корешками подсолнухов. У кого были деревянные заборы вокруг огородов – использовали на дрова. Спали не раздеваясь, не моясь, стекла на окнах к утру замерзали толстыми узорами – зима 1941/42 гг была очень морозной даже на юге Украины.

 

Зима 1942/43 гг. Деревня на юге Украины во время оккупации – крайняя нищета.

 

Гибель родственников на фронте или смерть людей в самой деревне стала чем-то привычным и обыденным, особых эмоций не вызывала. У всех одно горе, у всех такая же беда… Спасали сельчан собственные огороды, на которых выращивали картошку, кукурузу, свеклу и другие овощи, некоторые сеяли рожь. В хозяйстве содержали скот (разумеется, если было чем прокормить скотину зимой) и кур. Коров в селе в военное время было очень мало, преобладали овцы и козы. Каждый двор, имеющий соответствующую живность, должен был платить большие налоги: за год 500 л молока с коровы, 100 кг мяса (если в домашнем хозяйстве были свиньи), 500 шт. яиц (в расчете с 10 кур). Если человек не вырабатывал на принудительных работах минимум трудодней, нужно было платить двойной налог. Кто не платил налоги – забирали скот, куры, а строптивого хозяина могли отправить на работу в Германию или даже в концлагерь. В этом грабеже оккупационным властям активно помогали местные прихвостни-полицейские.

В 1942-1943 гг селянам в целом жилось чуточку легче, по крайней мере, по сравнению с первым годом оккупации. Пусть не смущает оборот «в целом»: в каждой семье было индивидуально, в зависимости от того, сколько в ней рабочих рук и едоков, а также личной изворотливости. Крепких хозяев оккупация особо по карману не ударила. За соответствующую мзду в районной оккупационной администрации можно было получить разрешение и перейти на отрубное хозяйство. От налогов «натурой» это не освобождало, но зато не надо было принудительно трудиться на полях «самоликвидированного» довоенного колхоза. Крестьяне «при деньгах» могли позволить себе купить не только рубаху, штаны, фуфайку, сапоги и галоши, но и привезенный румынскими торгашами сельхозинвентарь (лопату, косу, грабли).

У моих родителей подобной «роскоши» не было, оба ходили в постолах, шитых отцом из шкуры теленка. Постолы носили в селе еще лет 5 после войны. Кстати, отцовские послевоенные постолы, словно «фонарик», висят в моей памяти до сих пор. Особенно запомнилось, как он шил их зимними вечерами, сидя у печки. Правда, это было уже чуть позже, в 1948-49 гг.: свои красноармейские башмаки и трофейные «яловые» сапоги отец обувал только «в люди», а дома и на работу в поле ходил в постолах с обмотками до колен (их у него с войны было 2 пары: одна на нем, вторая, в котомке, запасная). Но я чуточку забежал уже в послевоенный период.

Заканчивая же рассказ о самой оккупации, мама так подытожила свою жизнь «под румынами»: сначала было очень тяжело, а когда всё немножко успокоилось (сегодня бы сказали «устаканилось»), стало примерно так, как до войны; но посытнее, чем во время голода в 1932 году. Помогло всё-таки то, что рядом был отец. Особенно тяжело жилось маме сразу после освобождения Розальевки и до возвращения отца с войны летом 1945 года. Да и всем маминым односельчанам в то время приходилось не слаще, чем солдатам на фронте.

Сразу после освобождения нашего района отец был снова призван в армию. Кроме меня, новорожденного, у мамы, что называется, на руках была полуторагодовалая Клава, моя сестричка. Дома из детской одежды ничего не было. Да что там одежды, ткани на подгузники и пеленки не было. Для этих целей мама использовала все занавески, висевшие на окнах, поснимала с подушек все наволочки. А вот свекровь её, то есть моя бабушка Анастасия по отцовской линии, в общем-то,  особо не бедствовала: еще с довоенных времен имела в своей половине хаты пару сундуков, закрытых на амбарные замки и забитых отрезами тканей, одеждой и прочим скарбом. Но ничегошеньки не давала маме для младенцев… Отдельные фрагменты в моей памяти в этой связи сохранились где-то с 4-х летнего возраста. Отношения мамы с бабушкой постоянно были очень напряженными, я это чувствовал, хотя лично ко мне бабушка относилась если не с распростертой душой, то вполне по-родственному. И уже позже, когда мне было лет пятнадцать, а бабушка переселилась к своему старшему сыну, дяде Ване, мама рассказала о причине своей неприязни к бабушке. Вот тогда я и узнал о том, как бабушка жмотничала в период войны и ничем не помогала своей невестке с двумя малюсенькими детьми, хотя довоенных запасов различного домашнего скарба имела достаточно.

Теперь о самой освободительной операции советских войск в нашей местности.
Из истории ВОВ: боевые действия по освобождению Правобережной Украины известны как Днепровско-Карпатская стратегическая наступательная операция 24.12.1943—06.05.1944 гг. В ходе этой операции были проведены 11 наступательных операций, в том числе Одесская, проходившая с 26 марта по 14 апреля 1944 года. 28 марта части 3-го Украинского фронта под командованием генерала армии Р.Я. Малиновского освободили Николаев. На очереди была Одесса…

Наступающим советским войскам противостояла группа немецких армий «А»: 6-я армия «мстителей» – командующий Эвальд фон Клейст, и 3-я румынская армия – командующий Фердинанд Шернер. Хроника освобождения такова. 31 марта под ударами советский войск пала Березовка.  3 апреля освобождена Раздельная. 4 апреля 4-й гвардейский танковый корпус ворвался в Кучурган и повернул на Одессу. В это время со стороны Николаева к городу подходили танковые и стрелковые дивизии 5-й ударной и 6-й армии, а с запада наступала 8-я гвардейская армия. Вечером 9 апреля советские войска с севера ворвались в порт и начали штурм города. К 10 часам утра 10 апреля Одесса была освобождена.
 

Советские войска вступают в освобожденную Одессу.

12 апреля войска 3-его Украинского фронта освободили Тирасполь и затем с ходу форсировали Днестр и захватили плацдарм на его правом берегу. Примерно в это же время закончилось освобождение всего юго-запада Украины. Непосредственно в нашем селе боевые действия не проходили. Мама рассказывала, что до Розальевки доносилась интенсивная пушечная стрельба в районе ж.д. станции Чубовка (это примерно в 2,5 км) в самом конце марта. Именно 31 марта по хронике ВОВ  считается датой освобождения города Котовск, а значит, и моей малой Родины от немецких войск.

Из рассказа мамы: солдаты-освободители были все в полинявших, с белыми пятнами от соли, гимнастерках, со скатками через плечо, в башмаках с обмотками до колен. Лица обветрены; мужчины 30-40 лет – с морщинами глубоких стариков. Но зато все веселые и разговорчивые.

Но война еще продолжалась… Полевой военкомат сразу же, на 2-й день после освобождения нашей местности, призвал отца, как и всех имевшихся в селе мужчин, снова в армию, на фронт. Ведь мобилизация мужчин из освобожденных районов была главным источником пополнения войск. В условиях того времени это пополнение без всякой дополнительной подготовки уже на 3-5-й день участвовало в боевых действиях. Отец, да и другие сельчане, рассказывали, что какое-то время они чувствовали негативное отношение командиров к тем, кто «отсиживался во время войны в оккупации». На них смотрели, как на штрафников. Кстати, немцы называли этих людей, «под гребёнку» мобилизованных в советскую армию с освобождаемых территорий и сразу же бросаемых в бой, «Beutesoldatenen» – трофейными солдатами. Но уж в чём-чём, а в трусости новое армейское пополнение из числа «отсиживавшихся» никак не обвинишь. Воевали они храбро и отчаянно. Вот лишь некоторые примеры по моим родственникам из числа «отсиживавшихся».

 

Борисовский Иван Кондратьевич (брат отца, мой дядя): повторно призван в РККА в апреле 1944 г., служил стрелком 7-й стрелковой роты, 956 стрелкового полка 299 стрелковой Харьковской  дивизии, 57-й Армии 3-го Украинского фронта. Награжден медалью «За отвагу». Из приказа о награждении: в наступательных боях 29.03.1945 при взятии с. Кишбайом (Венгрия) уничтожил ручной пулемёт и 3-х солдат противника.

Лаевский Тарас Матвеевич (мой дедушка): повторно мобилизован на фронт в апреле 1944 г., сержант, санинструктор гужтранспортной роты 375 стр. Харьковско-Бух. дивизии, в марте 1945 г награжден медалью «За боевые заслуги».

Лаевский Куприян Матвеевич (брат моего дедушки). Повторно мобилизован в РККА 04.04.1944 г. Из наградного листа: Будучи командиром 1-го стрелкового батальона 288-го гвардейского стрелкового полка 94 гвардейской стрелковой Звенигородской ордена Суворова дивизии в звании гвардии мл. сержанта, в бою 14.01.1945 г в районе села Грабув Пилица (Польша) при выбытии из строя командира взвода взял командование на себя, при этом уничтожил 6 гитлеровцев, за что награжден орденом «Красная звезда». В звании старшего сержанта в той же должности и той же воинской части 14.04.1945 г во время прорыва обороны немцев на западном берегу р. Одер (Германия) лично уничтожил из противотанкового ружья пулеметный расчет противника в дзоте, затем в рукопашной схватке уничтожил 2-х немецких солдат, и в этом бою был тяжело ранен. За этот подвиг награжден орденом Славы III степени. После войны и до выхода на пенсию работал конюхом в колхозе/совхозе в с. Розальевка.
А вот ещё одна необычная судьба/история. Лаевский Петр Матвеевич (брат моего дедушки): участник войны с первых её дней, т.е. с июня 1941 г. Попал в плен 30.06.1942 в Севастополе, пробыл в немецком концлагере 485 дней (!), и сразу же после освобождения из плена 28.10.1944 г. продолжил воевать; во время боевых действий в марте 1945 г потерял ногу. После излечения работал в колхозе весовщиком в с. Розальевка.

 

Это я назвал только родственников, вернувшихся с войны живыми. Наших односельчан с войны вернулись около 30 человек. Некоторые из них – инвалидами: без рук, без ног, слепые, больные…

Вот среди таких фронтовиков мы, рожденные в войну дети, постоянно вращались. В более-менее сознательном возрасте (8-15 лет) мы постоянно просили их рассказать что-нибудь интересное про войну. Но они скромно отмалчивались, дескать, лучше пусть в школе вам об этом рассказывают. А было ли страшно идти в бой? – допытывались мы. Нет, отвечали они, и продолжали: на войне было тяжело, порой очень тяжело. Но страха не было. Со страхом в бой нельзя идти. Боязнь появлялась в редкие дни затишья. И не за свою жизнь, а за жену и детей, оставшихся дома. Что с ними будет, как они будут жить, если я погибну?... А мечта у каждого фронтовика была одна: дожить до Победы, поскорее забыть кошмары войны и пожить еще хоть немножко без разрывов бомб, снарядов, мин, пулеметных и автоматных очередей.

P.S. Уже будучи взрослым и начитавшись многочисленных мемуаров советских полководцев об их подвигах в ВОВ, я много раз возвращался к вопросу: почему же наши односельчане, удостоенные солдатских медалей и орденов, прошедшие «Крым, рым и медные трубы», скромно отмалчивались о своем ратном пути? Ответ напрашивается такой. Они – бойцы-стрелки-пехотинцы, эта главная ударная сила и «пушечное мясо» на войне – своими глазами видели всё происходящее, и имели необходимый кругозор, чтобы дать подлинную оценку действий своих командиров: взвода, роты, батальона, полка и выше, причем не только с героической стороны. В силу природной мудрости они щадили наши юные души, предохраняли наши незрелые умы и поэтому дипломатично отвечали, что лучше пусть в школе нам рассказывают о войне. А сырмяжная правда в том, что не все отцы-командиры, включая полководцев, были столь умными, честными, храбрыми и смелыми, как потом представляли себя в мемуарах. Сколько миллионов рядовых красноармейцев потеряла советская армия в ВОВ из-за трусости, нерешительности, подлости и тупости полководцев – командующих дивизиями, армиями, фронтами! Как говорится, из песни слов не выкинешь. Что было, то было.

Теперь продолжу о моем отце, повторно мобилизованном в СА сразу же после освобождения нашей местности. Служил он рядовым красноармейцем, пехотинцем в стрелковой дивизии 3-его Украинского фронта. Ровно год отец провел на фронте.

Из истории ВОВ: Весной 1945 года войска 3-его Украинского фронта стояли у границ Австрии. Основная задача по освобождению Австрии и её столицы Вены была возложена именно на этот фронт (в то время им командовал маршал Федор Толбухин). Наступление с территории Венгрии началось 3 апреля, а 5 апреля уже шли бои на подступах к Вене.

Вена была превращена немцами в мощный узел сопротивления, ее обороняла 6-я танковая армия СС под командованием генерал-полковника Зепи Дитриха. Бои шли кровопролитные, с массовыми потерями с обеих сторон. К 10 апреля немецкие войска были зажаты с трех сторон и спустя 3 дня Вена была освобождена. И сразу же наши войска вышли к южным границам Германии.
Из истории ВОВ: На территории Австрии и в боях за взятие Вены ежедневные потери советских войск составили 8556 человек (!). Это в 1,3 раза больше, чем в контрнаступлении под Сталинградом, в 1,5 раза больше – чем в Восточно-Прусской и в 2,9 раза больше – чем в Будапештской операциях.
P.S. До конца войны остается один месяц. Советская армия стоит у границ Германии. Уровень оперативного военного искусства, тактика ведения боев  командных кадров и штабов, боевое мастерство красноармейцев – на самом высоком уровне. Так почему столь велики потери с нашей стороны?  Ответ очевиден: Верховное главнокомандование требовало от командующих фронтами как можно быстрее, любой ценой, опередить союзников – занять как можно больше территории Германии и первыми овладеть Берлином. Не будь такой спешки – и многие, очень многие солдатские жизни можно было сохранить.
Именно здесь, под Веной, в апреле 1945 года для отца война и закончилась. В одном из боев он был тяжело ранен в левое предплечье. Так что День Победы отец встретил в госпитале и после излечения демобилизован. Дома он появился уже после знаменитого военного парада в Москве. И пусть он возвратился без орденов и медалей за воинские заслуги, но самым главным для мамы и всей нашей семьи было то, что он уцелел в месиве, горниле войны. А ведь он служил рядовым красноармейцем-пехотинцем.
 

Вернемся обратно в только что освобожденную Розальевку, т.е. в апрель 1944 г. Для мамы с двумя малолетними детьми на руках последний год войны, когда отец снова оказался на фронте, был самым тяжелым, тяжелее даже, чем во время оккупации. Буквально на следующий день после освобождения оставшиеся в селе пожилые мужчины (правильнее, старики), не мобилизованные на фронт, организовали мальчиков-подростков собирать бродячих лошадей, которых бросили отступающие немцы и румыны. Голодные, истощенные лошади бродили вокруг села, скубали прошлогоднюю траву и обгладывали до бела ветки кустов и деревьев. Мужчины ремонтировали и приспосабливали сохранившуюся по домам старую сбрую для коней, а женщины вязали веревки новой упряжи. Дети на окрестных полях выкапывали несобранные прошлогодние полусгнившие свеклу и картофель для корма лошадей. В общем, довоенный колхоз сразу же восстановил свою работу. Дней через 10 поспела почва, начался весенний сев и посадка. На поле вышли все, от 15-16-летних подростков, до стариков.
 

 

Работали тяжело. Недоедали. С тревогой ожидали вести с фронта: кто мужа ждал, кто сына, а кто брата.
 

Лошадей не хватало, поэтому впрягали в плуг коров, а сами тянули бороны.

В поле работали с утра до ночи – старики, женщины, подростки. Вместе с мамой в поле с восхода до захода солнца работали две её младшие сестры (мои тёти) Вера и Степанида, а третья, самая младшая из них – 13-летняя Надя в это время дома присматривала за моей 2-летней сестричкой Клавой и ухаживала за мной/младенцем (в конце апреля мне было лишь 3 месяца…). 2-3 раза в день тётя Надя носила меня на руках в поле, чтобы мама покормила грудью.

Земля в наших краях всегда была плодородной, поэтому осенью 1944 г был собран неплохой урожай. И всё выращенное на колхозных полях пошло на нужды фронта. А колхозники перебивались на овощах, выращенных на собственных огородах. Урожай картофеля на домашних огородах был скудным, ведь в качестве посадочного материала использовали очистки, либо маленькую картофелину разрезали на 4-5 посадочных кусочков – главное, лишь бы были на них ростки. А ведь от плохого семени – не жди хорошего племени. Да и времени и сил для надлежащего ухода за собственными огородами у колхозников было очень мало.