Денненбург А. И.
Дивизион открывает огонь /Предисл. К. И. Деревянко.— Одесса: Маяк, 1986.
Автор воспоминаний, бывший командир 42-го отдельного артиллерийского дивизиона Одесской военно-морской базы, рассказывает об участии воинов-артиллеристов в героической 73-дневной обороне Одессы, о стойкости и мужестве бойцов и командиров, их беспредельной любви к Родине.
Предисловие
Мне доставляет большое удовлетворение представить читателям воспоминания полковника в отставке А. И. Денненбурга «Дивизион открывает огонь» — первую и единственную на сегодняшний день книгу, специально посвященную рассказу о боевых делах, мужестве и стойкости береговых артиллеристов Одесской военно-морской базы в обороне летом — осенью 1941 года. Книга эта не только продолжает повествования известных военачальников о героической 73-дневной обороне Одессы, но и в известной степени восполняет пробел в освещении подвигов рядовых бойцов и младших командиров, о многих из которых до сих пор ничего не было известно, или известно очень мало.
Автор воспоминаний — бывший командир 42-го отдельного берегового артдивизиона, воспитанник Одесской артиллерийской школы, связавший судьбу с флотом,— является большим знатоком и артиллерии, и тактики сухопутных войск. Он стал сущей находкой для всех нас, защитников Одессы. Я знаком с ним еще с 1935 года, когда он в Севастополе командовал 10-й батареей, вооруженной 203-миллиметровыми орудиями. С этой батареей наш эсминец «Дзержинский», на котором я служил артиллеристом, часто проводил совместные стрельбы по морским целям. Вскоре мне довелось посетить эту батарею и понаблюдать действия личного состава на учениях. Я увидел отличную организованность, дисциплину и мастерство воинов и командира батареи. А в начале 1941 года мы встретились в Одессе уже как сослуживцы.
В войну наш флот вступил во всеоружии: с новой техникой, высокой выучкой краснофлотцев и командиров и боевой готовностью. И вскоре береговая артиллерия Одесской военно-морской базы - вступила в бой с врагом. Ее усилия нарастали по мере продвижения противника к Одессе.
Как известно, оборона города проходила в особых условиях: она осуществлялась на изолированном и блокированном врагом с суши приморском плацдарме, удаленном на большое расстояние от наших баз снабжения; единственным путем доставки всего необходимого для жизни и боя оставались морские коммуникации. Все это требовало от защитников Одессы — пехотинцев и моряков, летчиков и артиллеристов — особого напряжения всех своих усилий, особой самоотдачи.
42-й артдивизион открыл огонь по врагу с предельной дальности — 37 километров — и во всю мощь заговорил, когда завязались бон на главном рубеже. Я не представляю себе успешной обороны Одессы без мощного огня крупнокалиберных батарей всех наших артдивизионов, и прежде всего 42-го. Он активно поддерживал сухопутные части, придавая большую устойчивость стрелковым подразделениям 25-й Чапаевской дивизии и частям 2-й кавдивизии в Южном секторе Одесского оборонительного района, временами мы его перенацеливали и в Восточный сектор, в поддержку 421-й стрелковой дивизии.
Дивизион успешно вел контрбатарейную борьбу с вражеской артиллерией, обстреливавшей город и порт с востока и юга, и, как правило, не позволяя противнику безнаказанно наносить прицельные массированные артудары, спасал тем самым жизни и жителей Одессы, и ее защитников.
Выполняя приказы, отдававшиеся командованием Одесской военно-морской базы, 42-й поспевал решать буквально все задачи, тем более что боезапаса у нас было больше, нежели у армейской артиллерии, боеприпасы для которой доставлялись из портов Кавказа. Во многом именно поэтому наша береговая артиллерия и явилась по- своему незаменимой в ходе обороны Одессы.
Командиры дивизий, особенно прославленный комдив Чапаевской генерал-майор И. Е. Петров, часто обращались к командиру базы и ко мне как начальнику штаба базы с просьбами выделить дополнительно не только корабли, но обязательно еще хотя бы одну батарею. А наша береговая имела и шрапнель, и осколочно-фугасные снаряды. Вражеское командование постоянно доносило о больших потерях в живой силе при обстрелах нашей морской артиллерией.
Я хорошо знал в то время не только командира дивизиона А. И. Денненбурга, но и всех его командиров батарей: И. Н. Никитенко, Е. Н. Шкирмана, М. К. Куколева. Это были большие мастера артиллерийского боя, отважные и волевые люди, авторитетные командиры. Я не помню ни одного случая, чтобы командование базы когда-либо выразило свое неодобрение действиями этих батарей. А вот благодарности от армейских командиров шли часто — за успешное отражение атак противника или удачную артподготовку контратак наших войск. Благодарили и портовики, и моряки торгового флота за подавление вражеских батареи: ведь враг обстреливал порт и суда, с которых ежесуточно выгружались боеприпасы — а ну-ка хоть один снаряд, да в трюм... У нас же ни одного такого случая не было. И во многом благодаря нашим береговым артиллеристам. А с того времени, когда по приказу штаба базы на трех высоких зданиях города были установлены теодолитные посты (ими руководил начальник гидрорайона Б. Д. Слободник), и они начали засекать стреляющие вражеские батареи, но их данным наш 42-й артдивизион еще успешнее повел контрбатарейную борьбу.
Я тоже собираю материал по обороне Одессы, пишу об этом и считал, что все или почти все знал о нашем 42-м дивизионе, его бойцах и командирах. Оказалось, нет. У автора нашлось немало нового и интересного. Верю, что читатель примет и полюбит эту книгу. Хорошего и счастливого ей пути!
К. И. ДЕРЕВЯНКО, контр-адмирал в отставке, бывший начальник штаба Одесской военно-морской базы.
Новое назначение
...Шестого января 1941 года в Одесский порт медленно входил рейсовый теплоход Крымско-Кавказской линии. На зимнем причале толпились встречающие, радостно узнавая на борту судна своих родных и друзей. Нас с женой никто не должен был встречать, но и мы стояли на палубе, жадно вглядываясь в берег. Слева вдали виднелся выступающий в море мыс. На него я поглядывал с тревогой и гордостью. С гордостью, оттого что мне доверили такую важную службу, с тревогой — справлюсь ли... С волнением угадывал я в одесской панораме, развернувшейся над портом, знакомые улицы и дома.
Двенадцать лет назад я приехал из Тирасполя в Одессу с путевкой райкома комсомола: «А. Денненбург направляется в Одесскую артиллерийскую школу имени М. В. Фрунзе».
Судьба многих моих ровесников складывалась именно так. Мы, комсомольцы, равнялись по старшим товарищам- партийцам: шли туда, куда нас посылала партия, туда, где каждый из нас был нужен. И мы знали, что должны справиться с любым делом, как бы оно ни было трудно. Для меня и других моих товарищей таким делом на всю жизнь стала защита нашей социалистической Родины.
Учиться в артиллерийской школе, особенно на первых порах, было очень сложно. Не хватало грамотности, знаний точных наук, широты кругозора. Преподаватели артшколы, среди которых было немало специалистов старой армии, тех, кто работал еще в бывшем Сергеевском артиллерийском училище, никаких скидок на нашу слабую общую подготовку не делали, жестко требовали усвоения программных курсов математики, топографии, тактики. К чести комсомольцев-курсантов надо сказать, что мы сразу же верно восприняли эту требовательность. У нас родилась поговорка: «Кто хочет много знать — тот должен мало спать». Спать, действительно, приходилось немного — мы учились, стискивая зубы, мы должны, обязаны были доказать всем— и самим себе в первую очередь — что комсомольцы одолеют все.
Армейская дисциплина, строгость и точность военной жизни давались нам легче. Интересно шла комсомольская работа в артшколе. Годы были нелегкими для страны, с питанием приходилось непросто, мы понимали — для нас отрывают, быть может, последнее. И учились, учились...
В 1932 году — выпускные экзамены. Наши строгие преподаватели волновались, наверное, больше, чем мы сами. Но оказалось, что три года напряженного труда дали свои плоды — подавляющее большинство курсантов показали хорошую подготовку. Мы стали командирами Красной Армии.
Одесская артшкола имени М. В. Фрунзе готовила специалистов для тяжелой артиллерии, нас ожидали направления в корпусные артполки. Я уже знал, что поеду в Киев — об этом ходатайствовали из корпуса, где я проходил практику рядовым бойцом и младшим командиром.
Но неожиданно нас построили и зачитали приказ Реввоенсовета республики о направлении пятнадцати выпускников-коммунистов в береговую артиллерию, в распоряжение Черноморского флота. Начальник школы Шорстков сказал, напутствуя нас:
— Уверен, что из вас выйдут отличные моряки!
Среди этих пятнадцати был и я.
Товарищи по выпуску нам сочувствовали. Все уже знали, где кому придется служить, как-то настроились, подготовились, а тут — полная неожиданность, да еще морская — незнакомая нам — специфика. И батареи к тому же нередко располагались вдали от населенных пунктов.
Военному человеку, однако, места службы не выбирать.
И мы не принимали сочувствия однокурсников— отшучивались, держались уверенно, хотя, конечно, сомнения были — как-то еще все сложится...
А сложилось все отлично. В Севастополе, куда мы прибыли, нас встретили по-товарищески радушно. С каждым долго и обстоятельно беседовал командир Крымского укрепленного района Иван Иванович Грен. Старый, опытный моряк с тремя нашивками на рукавах — одна широкая и две средние, что соответствовало званию вице-адмирала. Мы уже знали, что он из матросов революции, латыш, героически сражавшийся с беляками под Петроградом.
Иван Иванович Грен был из тех революционных моряков, которые росли вместе с нашей страной, вместе с Красным Флотом. Это был умный, образованный, подлинно интеллигентный командир-артиллерист. Не случайно в канун войны он возглавил научно-исследовательский институт ВМФ, а во время обороны Ленинграда командовал группой морской артиллерии Балтфлота, немало сделавшей для отражения натиска фашистских войск.
Забота, понимание, готовность помочь молодым и высокая требовательность наших командиров помогли нам сразу же найти свое место в общем строю моряков-артиллеристов. Нас расписали по частям береговой артиллерии. Я получил назначение в Севастополь, в 6-ю артбригаду морских сил Черного моря на 10-ю батарею. Командовал бригадой комбриг М. Ф. Киселев, волжанин, тоже из матросов. Он был доступен, прост в обращении, но уже вскоре я увидел за внешней его простотой ум, эрудицию, блестящие военные знания. Михаил Филаретович умел отлично проводить разбор стрельб и учений, пользовался большим авторитетом в бригаде, служба под его командованием была отличной практической школой.
Наша 10-я батарея располагалась на правом фланге главной военно-морской базы — в районе реки Кача. Это была мощная тяжелая батарея — калибр пушек составлял 203 миллиметра, то есть восемь дюймов.
Вскоре на встречу с молодыми командирами приехал командующий Черноморским флотом Иван Кузьмич Кожанов. Он покорил нас прекрасным знанием дела, своей откровенной влюбленностью в артиллерию, демократичностью, оптимизмом, спокойствием. Иван Кузьмич вступил в партию большевиков, еще будучи гардемарином военно-морского училища. В 1918 году добровольцем ушел на Восточный фронт, воевал против Колчака. В 1920-м командовал экспедиционной дивизией моряков, громивших белых в Приазовье. За мужество и храбрость был награжден орденом Красного Знамени.
Нам часто потом приходилось встречаться с комфлотом. Он ежегодно инспектировал береговые батареи, присутствовал на стрельбах, проверял боевую подготовку бойцов и командиров. Особую заботу проявлял о молодых командирах, требуя, чтобы они много занимались практически, чтобы им больше доверяли на боевых стрельбах.
Школа Кожанова, Грена, Киселева дала нам, молодежи, очень много. И не только в деле освоения незнакомой техники и материальной части, не только в деле организации службы на морских батареях. Эта школа учила нас работать с людьми, учила партийной принципиальности и товарищеской заботе, скромности и требовательности прежде всего к самому себе. В моей памяти наши первые командиры остались беззаветно преданными делу, смелыми и мужественными, строгими и заботливыми учителями. Они несли в себе лучшие революционные и боевые традиции Красного Флота и щедро передавали их нам, молодым.
Служба шла хорошо. Хорошо — не означает легко. Хорошо — значит интересно, полнокровно, с напряжением всех сил.
Вскоре я был назначен помощником командира, а затем командиром 10-й батареи. Затем учился в Ленинграде на специальных курсах ВМС. Окончив их вернулся на должность начальника штаба первого дивизиона, куда кроме 10-й входили также 30-я и 35-батареи, прославившие себя впоследствии при обороне Севастополя. Через девять лет службы в береговой артиллерии — срок и большой и малый одновременно — я получил назначение командиром дивизиона в Одессу.
И вот теперь я стоял на борту теплохода и смотрел на приближающийся берег. Я, конечно, не мог увидеть отсюда батареи своего дивизиона, их и вблизи-то мог угадать только подготовленный человек. Огневые позиции были оборудованы так, чтобы и с моря, и с суши их не могли обнаружить. Но я смотрел на далекий мыс и знал—там находится мощное и грозное оружие, которым мне теперь управлять, там ждут меня новые друзья по службе.
Мое волнение объяснялось и тем, что предстояло мне командовать не простой, не обыкновенной частью. У сорок второго отдельного дивизиона береговой артиллерии Одесской военно-морской базы Черноморского флота была давняя боевая слава. Старый большевик Григорий Владимирович Матьяшек рассказывал мне, что в 1919 году дивизион базировался в Очакове. Однажды в Днепро-Бугском лимане была обнаружена канонерская >лодка под иностранным флагом. И сразу же начался обстрел Очакова — в городе рвались тяжелые снаряды белогвардейского линкора.
Спустя два дня канонерка появилась снова—и снова белогвардейский линкор начал с моря обстрел города. Стало ясно, что канонерка под иностранным флагом корректирует огонь вражеского линкора, дает ему целеуказания. И тогда командир береговой батареи Я. П. Чернышев при казал открыть огонь по корректировщику. Уже второй залп батареи накрыл канонерку, раздался сильный взрыв, и корабль пошел ко дну. Сразу же прекратился и обстрел Очакова.
За потопление вражеской канонерки весь личный состав батареи получил благодарность, а командир Чернышев — орден Красного Знамени. (Отважный артиллерист майор Яков Петрович Чернышев в годы Великой Отечественной воины участвовал в обороне Севастополя и погиб в бою).
В 1924 году — и об этом тоже хорошо знали морские артиллеристы — одну из батарей дивизиона посетил Феликс Эдмундович Дзержинский, который высоко оценил боевую выучку и морской артиллерийский порядок.
Теперь мне предстояло командовать таким дивизионом. Боевая слава времен гражданской воины и первых лет Советской власти была ныне подкреплена новым оружием — дивизион имел отличные, самые современные отечественные орудия, приборы управления огнем, позволявшие вести эффективную борьбу "с любым морским противником. Выросли и люди — грамотные, обученные, воспитанные партией и комсомолом.
Конечно, тогда, 6 января 1941 года, я не знал, да и не мог знать, что с этими людьми и с этой боевой техникой нам предстоит очень скоро вступить в бой с врагом... Но что мы должны быть готовы к любому испытанию — это я знал уже тогда, как и сотни, тысячи бойцов и командиров.
Прямо из порта я направился в штаб Одесской военно-морской базы. Дежурный проводил меня к ее командиру.
Из-за большого письменного стола навстречу мне поднялся контр-адмирал. За разрезанными стеклами очков энергией и волей светились проницательные глаза. На кителе поблескивали ордена Ленина и Красного Знамени. Я, конечно, знал, что командир базы контр-адмирал Гавриил Васильевич Жуков, бывший матрос, участник гражданской войны, награжден боевыми орденами за подвиги в Испании, где он сражался с фашистами, выполняя свой интернациональный долг. Моряков – «испанцев» знали на флоте, и — хотя говорить об этом было не принято — втайне мы завидовали товарищам, которые уже сражались с фашизмом.
Широкоплечий, с волевым лицом Жуков казался хмурым, но это впечатление исчезало сразу же, как только на его лице появлялась улыбка. Улыбка Жукова была доброй, открытой, она как бы озаряла его лицо.
Предложив мне сесть, командир базы вкратце рассказал о состоянии дивизиона, которым мне предстояло командовать. Говорил он спокойно, точно: было видно, что он хорошо знает положение дел в каждой части базы. Его требования были четки и ясно сформулированы. Дав оценку подготовленности батарей, материальной части, охарактеризовав командиров, Жуков особое внимание обратил на поддержание внутреннего порядка. В его тоне была ощутима флотская нетерпимость к любой, даже самой незначительной, небрежности.
- Что ж, товарищ капитан, быстрее вступайте в должность, наводите порядок, настойчиво учите личный состав. Времени на раскачку у нас нет! — сказал контр-адмирал на прощание. И я понял, что это не обычное напутствие.
Жуков произвел на меня впечатление командира, под началом которого хорошо служить,— разумного, знающего дело, требовательного по службе и внимательного в отношениях. И последние слова его означали, что Жуков знает обстановку, и что обстановка времени на раскачку действительно не оставляет.
Затем я представился начальнику штаба базы капитану 3 ранга К. И. Деревянко и начальнику артиллерии базы полковнику М. Н. Николаеву. Обоих я знал и раньше. С Константином Илларионовичем Деревянко мы в 1935 году проводили совместные стрельбы по морской цели. Он был артиллеристом на эсминце «Дзержинский», а я командовал 10-й батареей в Севастополе. Тогда мы и подружились с Константином Илларионовичем, поразившим меня своей энергией, работоспособностью, настойчивостью. Михаил Николаевич Николаев прежде командовал 1-м севастопольским артиллерийским дивизионом, я был у него начальником штаба. Так что служить предстояло с людьми, которых я уважал, которые — в свою очередь — знали и меня.
Дивизион открывает огонь /Предисл. К. И. Деревянко.— Одесса: Маяк, 1986.
Автор воспоминаний, бывший командир 42-го отдельного артиллерийского дивизиона Одесской военно-морской базы, рассказывает об участии воинов-артиллеристов в героической 73-дневной обороне Одессы, о стойкости и мужестве бойцов и командиров, их беспредельной любви к Родине.
Предисловие
Мне доставляет большое удовлетворение представить читателям воспоминания полковника в отставке А. И. Денненбурга «Дивизион открывает огонь» — первую и единственную на сегодняшний день книгу, специально посвященную рассказу о боевых делах, мужестве и стойкости береговых артиллеристов Одесской военно-морской базы в обороне летом — осенью 1941 года. Книга эта не только продолжает повествования известных военачальников о героической 73-дневной обороне Одессы, но и в известной степени восполняет пробел в освещении подвигов рядовых бойцов и младших командиров, о многих из которых до сих пор ничего не было известно, или известно очень мало.
Автор воспоминаний — бывший командир 42-го отдельного берегового артдивизиона, воспитанник Одесской артиллерийской школы, связавший судьбу с флотом,— является большим знатоком и артиллерии, и тактики сухопутных войск. Он стал сущей находкой для всех нас, защитников Одессы. Я знаком с ним еще с 1935 года, когда он в Севастополе командовал 10-й батареей, вооруженной 203-миллиметровыми орудиями. С этой батареей наш эсминец «Дзержинский», на котором я служил артиллеристом, часто проводил совместные стрельбы по морским целям. Вскоре мне довелось посетить эту батарею и понаблюдать действия личного состава на учениях. Я увидел отличную организованность, дисциплину и мастерство воинов и командира батареи. А в начале 1941 года мы встретились в Одессе уже как сослуживцы.
В войну наш флот вступил во всеоружии: с новой техникой, высокой выучкой краснофлотцев и командиров и боевой готовностью. И вскоре береговая артиллерия Одесской военно-морской базы - вступила в бой с врагом. Ее усилия нарастали по мере продвижения противника к Одессе.
Как известно, оборона города проходила в особых условиях: она осуществлялась на изолированном и блокированном врагом с суши приморском плацдарме, удаленном на большое расстояние от наших баз снабжения; единственным путем доставки всего необходимого для жизни и боя оставались морские коммуникации. Все это требовало от защитников Одессы — пехотинцев и моряков, летчиков и артиллеристов — особого напряжения всех своих усилий, особой самоотдачи.
42-й артдивизион открыл огонь по врагу с предельной дальности — 37 километров — и во всю мощь заговорил, когда завязались бон на главном рубеже. Я не представляю себе успешной обороны Одессы без мощного огня крупнокалиберных батарей всех наших артдивизионов, и прежде всего 42-го. Он активно поддерживал сухопутные части, придавая большую устойчивость стрелковым подразделениям 25-й Чапаевской дивизии и частям 2-й кавдивизии в Южном секторе Одесского оборонительного района, временами мы его перенацеливали и в Восточный сектор, в поддержку 421-й стрелковой дивизии.
Дивизион успешно вел контрбатарейную борьбу с вражеской артиллерией, обстреливавшей город и порт с востока и юга, и, как правило, не позволяя противнику безнаказанно наносить прицельные массированные артудары, спасал тем самым жизни и жителей Одессы, и ее защитников.
Выполняя приказы, отдававшиеся командованием Одесской военно-морской базы, 42-й поспевал решать буквально все задачи, тем более что боезапаса у нас было больше, нежели у армейской артиллерии, боеприпасы для которой доставлялись из портов Кавказа. Во многом именно поэтому наша береговая артиллерия и явилась по- своему незаменимой в ходе обороны Одессы.
Командиры дивизий, особенно прославленный комдив Чапаевской генерал-майор И. Е. Петров, часто обращались к командиру базы и ко мне как начальнику штаба базы с просьбами выделить дополнительно не только корабли, но обязательно еще хотя бы одну батарею. А наша береговая имела и шрапнель, и осколочно-фугасные снаряды. Вражеское командование постоянно доносило о больших потерях в живой силе при обстрелах нашей морской артиллерией.
Я хорошо знал в то время не только командира дивизиона А. И. Денненбурга, но и всех его командиров батарей: И. Н. Никитенко, Е. Н. Шкирмана, М. К. Куколева. Это были большие мастера артиллерийского боя, отважные и волевые люди, авторитетные командиры. Я не помню ни одного случая, чтобы командование базы когда-либо выразило свое неодобрение действиями этих батарей. А вот благодарности от армейских командиров шли часто — за успешное отражение атак противника или удачную артподготовку контратак наших войск. Благодарили и портовики, и моряки торгового флота за подавление вражеских батареи: ведь враг обстреливал порт и суда, с которых ежесуточно выгружались боеприпасы — а ну-ка хоть один снаряд, да в трюм... У нас же ни одного такого случая не было. И во многом благодаря нашим береговым артиллеристам. А с того времени, когда по приказу штаба базы на трех высоких зданиях города были установлены теодолитные посты (ими руководил начальник гидрорайона Б. Д. Слободник), и они начали засекать стреляющие вражеские батареи, но их данным наш 42-й артдивизион еще успешнее повел контрбатарейную борьбу.
Я тоже собираю материал по обороне Одессы, пишу об этом и считал, что все или почти все знал о нашем 42-м дивизионе, его бойцах и командирах. Оказалось, нет. У автора нашлось немало нового и интересного. Верю, что читатель примет и полюбит эту книгу. Хорошего и счастливого ей пути!
К. И. ДЕРЕВЯНКО, контр-адмирал в отставке, бывший начальник штаба Одесской военно-морской базы.
Новое назначение
...Шестого января 1941 года в Одесский порт медленно входил рейсовый теплоход Крымско-Кавказской линии. На зимнем причале толпились встречающие, радостно узнавая на борту судна своих родных и друзей. Нас с женой никто не должен был встречать, но и мы стояли на палубе, жадно вглядываясь в берег. Слева вдали виднелся выступающий в море мыс. На него я поглядывал с тревогой и гордостью. С гордостью, оттого что мне доверили такую важную службу, с тревогой — справлюсь ли... С волнением угадывал я в одесской панораме, развернувшейся над портом, знакомые улицы и дома.
Двенадцать лет назад я приехал из Тирасполя в Одессу с путевкой райкома комсомола: «А. Денненбург направляется в Одесскую артиллерийскую школу имени М. В. Фрунзе».
Судьба многих моих ровесников складывалась именно так. Мы, комсомольцы, равнялись по старшим товарищам- партийцам: шли туда, куда нас посылала партия, туда, где каждый из нас был нужен. И мы знали, что должны справиться с любым делом, как бы оно ни было трудно. Для меня и других моих товарищей таким делом на всю жизнь стала защита нашей социалистической Родины.
Учиться в артиллерийской школе, особенно на первых порах, было очень сложно. Не хватало грамотности, знаний точных наук, широты кругозора. Преподаватели артшколы, среди которых было немало специалистов старой армии, тех, кто работал еще в бывшем Сергеевском артиллерийском училище, никаких скидок на нашу слабую общую подготовку не делали, жестко требовали усвоения программных курсов математики, топографии, тактики. К чести комсомольцев-курсантов надо сказать, что мы сразу же верно восприняли эту требовательность. У нас родилась поговорка: «Кто хочет много знать — тот должен мало спать». Спать, действительно, приходилось немного — мы учились, стискивая зубы, мы должны, обязаны были доказать всем— и самим себе в первую очередь — что комсомольцы одолеют все.
Армейская дисциплина, строгость и точность военной жизни давались нам легче. Интересно шла комсомольская работа в артшколе. Годы были нелегкими для страны, с питанием приходилось непросто, мы понимали — для нас отрывают, быть может, последнее. И учились, учились...
В 1932 году — выпускные экзамены. Наши строгие преподаватели волновались, наверное, больше, чем мы сами. Но оказалось, что три года напряженного труда дали свои плоды — подавляющее большинство курсантов показали хорошую подготовку. Мы стали командирами Красной Армии.
Одесская артшкола имени М. В. Фрунзе готовила специалистов для тяжелой артиллерии, нас ожидали направления в корпусные артполки. Я уже знал, что поеду в Киев — об этом ходатайствовали из корпуса, где я проходил практику рядовым бойцом и младшим командиром.
Но неожиданно нас построили и зачитали приказ Реввоенсовета республики о направлении пятнадцати выпускников-коммунистов в береговую артиллерию, в распоряжение Черноморского флота. Начальник школы Шорстков сказал, напутствуя нас:
— Уверен, что из вас выйдут отличные моряки!
Среди этих пятнадцати был и я.
Товарищи по выпуску нам сочувствовали. Все уже знали, где кому придется служить, как-то настроились, подготовились, а тут — полная неожиданность, да еще морская — незнакомая нам — специфика. И батареи к тому же нередко располагались вдали от населенных пунктов.
Военному человеку, однако, места службы не выбирать.
И мы не принимали сочувствия однокурсников— отшучивались, держались уверенно, хотя, конечно, сомнения были — как-то еще все сложится...
А сложилось все отлично. В Севастополе, куда мы прибыли, нас встретили по-товарищески радушно. С каждым долго и обстоятельно беседовал командир Крымского укрепленного района Иван Иванович Грен. Старый, опытный моряк с тремя нашивками на рукавах — одна широкая и две средние, что соответствовало званию вице-адмирала. Мы уже знали, что он из матросов революции, латыш, героически сражавшийся с беляками под Петроградом.
Иван Иванович Грен был из тех революционных моряков, которые росли вместе с нашей страной, вместе с Красным Флотом. Это был умный, образованный, подлинно интеллигентный командир-артиллерист. Не случайно в канун войны он возглавил научно-исследовательский институт ВМФ, а во время обороны Ленинграда командовал группой морской артиллерии Балтфлота, немало сделавшей для отражения натиска фашистских войск.
Забота, понимание, готовность помочь молодым и высокая требовательность наших командиров помогли нам сразу же найти свое место в общем строю моряков-артиллеристов. Нас расписали по частям береговой артиллерии. Я получил назначение в Севастополь, в 6-ю артбригаду морских сил Черного моря на 10-ю батарею. Командовал бригадой комбриг М. Ф. Киселев, волжанин, тоже из матросов. Он был доступен, прост в обращении, но уже вскоре я увидел за внешней его простотой ум, эрудицию, блестящие военные знания. Михаил Филаретович умел отлично проводить разбор стрельб и учений, пользовался большим авторитетом в бригаде, служба под его командованием была отличной практической школой.
Наша 10-я батарея располагалась на правом фланге главной военно-морской базы — в районе реки Кача. Это была мощная тяжелая батарея — калибр пушек составлял 203 миллиметра, то есть восемь дюймов.
Вскоре на встречу с молодыми командирами приехал командующий Черноморским флотом Иван Кузьмич Кожанов. Он покорил нас прекрасным знанием дела, своей откровенной влюбленностью в артиллерию, демократичностью, оптимизмом, спокойствием. Иван Кузьмич вступил в партию большевиков, еще будучи гардемарином военно-морского училища. В 1918 году добровольцем ушел на Восточный фронт, воевал против Колчака. В 1920-м командовал экспедиционной дивизией моряков, громивших белых в Приазовье. За мужество и храбрость был награжден орденом Красного Знамени.
Нам часто потом приходилось встречаться с комфлотом. Он ежегодно инспектировал береговые батареи, присутствовал на стрельбах, проверял боевую подготовку бойцов и командиров. Особую заботу проявлял о молодых командирах, требуя, чтобы они много занимались практически, чтобы им больше доверяли на боевых стрельбах.
Школа Кожанова, Грена, Киселева дала нам, молодежи, очень много. И не только в деле освоения незнакомой техники и материальной части, не только в деле организации службы на морских батареях. Эта школа учила нас работать с людьми, учила партийной принципиальности и товарищеской заботе, скромности и требовательности прежде всего к самому себе. В моей памяти наши первые командиры остались беззаветно преданными делу, смелыми и мужественными, строгими и заботливыми учителями. Они несли в себе лучшие революционные и боевые традиции Красного Флота и щедро передавали их нам, молодым.
Служба шла хорошо. Хорошо — не означает легко. Хорошо — значит интересно, полнокровно, с напряжением всех сил.
Вскоре я был назначен помощником командира, а затем командиром 10-й батареи. Затем учился в Ленинграде на специальных курсах ВМС. Окончив их вернулся на должность начальника штаба первого дивизиона, куда кроме 10-й входили также 30-я и 35-батареи, прославившие себя впоследствии при обороне Севастополя. Через девять лет службы в береговой артиллерии — срок и большой и малый одновременно — я получил назначение командиром дивизиона в Одессу.
И вот теперь я стоял на борту теплохода и смотрел на приближающийся берег. Я, конечно, не мог увидеть отсюда батареи своего дивизиона, их и вблизи-то мог угадать только подготовленный человек. Огневые позиции были оборудованы так, чтобы и с моря, и с суши их не могли обнаружить. Но я смотрел на далекий мыс и знал—там находится мощное и грозное оружие, которым мне теперь управлять, там ждут меня новые друзья по службе.
Мое волнение объяснялось и тем, что предстояло мне командовать не простой, не обыкновенной частью. У сорок второго отдельного дивизиона береговой артиллерии Одесской военно-морской базы Черноморского флота была давняя боевая слава. Старый большевик Григорий Владимирович Матьяшек рассказывал мне, что в 1919 году дивизион базировался в Очакове. Однажды в Днепро-Бугском лимане была обнаружена канонерская >лодка под иностранным флагом. И сразу же начался обстрел Очакова — в городе рвались тяжелые снаряды белогвардейского линкора.
Спустя два дня канонерка появилась снова—и снова белогвардейский линкор начал с моря обстрел города. Стало ясно, что канонерка под иностранным флагом корректирует огонь вражеского линкора, дает ему целеуказания. И тогда командир береговой батареи Я. П. Чернышев при казал открыть огонь по корректировщику. Уже второй залп батареи накрыл канонерку, раздался сильный взрыв, и корабль пошел ко дну. Сразу же прекратился и обстрел Очакова.
За потопление вражеской канонерки весь личный состав батареи получил благодарность, а командир Чернышев — орден Красного Знамени. (Отважный артиллерист майор Яков Петрович Чернышев в годы Великой Отечественной воины участвовал в обороне Севастополя и погиб в бою).
В 1924 году — и об этом тоже хорошо знали морские артиллеристы — одну из батарей дивизиона посетил Феликс Эдмундович Дзержинский, который высоко оценил боевую выучку и морской артиллерийский порядок.
Теперь мне предстояло командовать таким дивизионом. Боевая слава времен гражданской воины и первых лет Советской власти была ныне подкреплена новым оружием — дивизион имел отличные, самые современные отечественные орудия, приборы управления огнем, позволявшие вести эффективную борьбу "с любым морским противником. Выросли и люди — грамотные, обученные, воспитанные партией и комсомолом.
Конечно, тогда, 6 января 1941 года, я не знал, да и не мог знать, что с этими людьми и с этой боевой техникой нам предстоит очень скоро вступить в бой с врагом... Но что мы должны быть готовы к любому испытанию — это я знал уже тогда, как и сотни, тысячи бойцов и командиров.
Прямо из порта я направился в штаб Одесской военно-морской базы. Дежурный проводил меня к ее командиру.
Из-за большого письменного стола навстречу мне поднялся контр-адмирал. За разрезанными стеклами очков энергией и волей светились проницательные глаза. На кителе поблескивали ордена Ленина и Красного Знамени. Я, конечно, знал, что командир базы контр-адмирал Гавриил Васильевич Жуков, бывший матрос, участник гражданской войны, награжден боевыми орденами за подвиги в Испании, где он сражался с фашистами, выполняя свой интернациональный долг. Моряков – «испанцев» знали на флоте, и — хотя говорить об этом было не принято — втайне мы завидовали товарищам, которые уже сражались с фашизмом.
Широкоплечий, с волевым лицом Жуков казался хмурым, но это впечатление исчезало сразу же, как только на его лице появлялась улыбка. Улыбка Жукова была доброй, открытой, она как бы озаряла его лицо.
Предложив мне сесть, командир базы вкратце рассказал о состоянии дивизиона, которым мне предстояло командовать. Говорил он спокойно, точно: было видно, что он хорошо знает положение дел в каждой части базы. Его требования были четки и ясно сформулированы. Дав оценку подготовленности батарей, материальной части, охарактеризовав командиров, Жуков особое внимание обратил на поддержание внутреннего порядка. В его тоне была ощутима флотская нетерпимость к любой, даже самой незначительной, небрежности.
- Что ж, товарищ капитан, быстрее вступайте в должность, наводите порядок, настойчиво учите личный состав. Времени на раскачку у нас нет! — сказал контр-адмирал на прощание. И я понял, что это не обычное напутствие.
Жуков произвел на меня впечатление командира, под началом которого хорошо служить,— разумного, знающего дело, требовательного по службе и внимательного в отношениях. И последние слова его означали, что Жуков знает обстановку, и что обстановка времени на раскачку действительно не оставляет.
Затем я представился начальнику штаба базы капитану 3 ранга К. И. Деревянко и начальнику артиллерии базы полковнику М. Н. Николаеву. Обоих я знал и раньше. С Константином Илларионовичем Деревянко мы в 1935 году проводили совместные стрельбы по морской цели. Он был артиллеристом на эсминце «Дзержинский», а я командовал 10-й батареей в Севастополе. Тогда мы и подружились с Константином Илларионовичем, поразившим меня своей энергией, работоспособностью, настойчивостью. Михаил Николаевич Николаев прежде командовал 1-м севастопольским артиллерийским дивизионом, я был у него начальником штаба. Так что служить предстояло с людьми, которых я уважал, которые — в свою очередь — знали и меня.
На пороге суровых испытаний
Нельзя сказать, чтобы я совсем не был знаком с 42-м отдельным дивизионом. Морские артиллеристы флота хорошо знали друг друга, живо интересовались делами товарищей. Учась в Ленинграде на специальных курсах, я проходил практику в этом дивизионе, нас знакомили с новой материальной частью, приборами, недавно поступившими на вооружение, здесь проводились зачетные стрельбы. И, конечно, я понимал, что новые мои товарищи по службе хорошо знают мой послужной список и будут внимательно присматриваться — какой их новый командир в деле.
Я начал принимать дивизион, каждый новый день службы проводил то на батареях, то в штабе, то на командном пункте, то в службах... Хозяйство дивизиона было немаленьким.
Три батареи дивизиона — в каждой по три мощных орудия — располагались на высоком морском берегу Одесского залива от 8-й станции Большого Фонтана и вплоть до поселка Люстдорф. Они обороняли морокой сектор от Днестровского лимана до Григорьевки, практически перекрывая огнем все подходы с моря к Одессе и Одесскому порту. На противоположном берегу Одесского залива такую же задачу решали батареи 44-го дивизиона, наши боевые товарищи. В результате город Одесса, порт и военно-морская база в целом были надежно защищены от любых попыток нападения врага с моря.
Каждая из трех батарей дивизиона имела на вооружении дальнобойные орудия значительной дальности и скорострельности — техника полностью отвечала нашей боевой задаче. Батареи были разными.
Самым малым калибром дивизиона (малым, конечно, относительно) была 39-я батарея, расположенная в районе 8-й станции Большого Фонтана. Но ее 130-миллиметровые пушки новейшей отечественной конструкции обладали дальностью стрельбы до двадцати шести километров и могли производить восемь выстрелов в минуту. Она имела фугасные и осколочно-фугасные снаряды, дистанционные гранаты большого бризантного действия. Это было грозное современное оружие. Положительным являлся и тот факт, что на батарее стояли такие же пушки, как и на наших новейших эсминцах. И позже — уже в ходе обороны Одессы — батарея нередко получала боеприпасы непосредственно с эскадренных миноносцев, оставшиеся после выполнения ими огневой задачи.
Командовал 39-й батареей капитан Евгений Николаевич Шкирман— энергичный, требовательный к себе и подчиненным, знающий командир, жизнерадостный человек. Политрук батареи младший политрук Александр Михайлович Бурунов своим спокойствием и невозмутимостью хорошо дополнял командира. На 39-й установился свой стиль — приказания принимались и исполнялись с задором, даже чуть-чуть щеголевато, но это не было чем-то показным: проверки всякий раз показывали, что бойцы и командиры хорошо знают свое дело и делают его на совесть. Помощник командира батареи старший лейтенант Королев, командир огневого взвода лейтенант А. М. Задорожный, недавно прибывший из запаса командир взвода управления лейтенант Г. И. Дардин — все они полностью отвечали самым высоким требованиям.
К слову, должен сказать, что весной 1941 года дивизион был значительно пополнен бойцами и командирами, призванными из запаса. К чести партийной и комсомольской организаций в дивизионе удалось поставить дело так, что «запасники» быстро освоились, и вскоре даже самый наметанный глаз уже не мог отличить их от кадровых военных.
39-я батарея находилась на хорошем счету, ее не раз приводил в пример командир базы контр-адмирал Жуков.
Более крупной по калибру, но не такой новой была 1-я батарея. Она располагалась на правом фланге дивизиона между поселком Люстдорф и Сухим лиманом на открытой огневой позиции. Шестидюймовые (152-миллиметровые) пушки системы КАНЭ обладали дальностью стрельбы до 15 километров. Они, конечно, не могли поражать удаленную морскую цель, но и достаточно высокая скорострельность (до шести выстрелов в минуту), и большая разрушительная сила сорокапятикилограммовых снарядов делали батарею грозным оружием.
Командовал батареей двадцатипятилетний комсомолец старший лейтенант Михаил Кузьмич Куколев. Он лишь четыре года назад окончил Севастопольское военно-морское училище и был моложе многих своих подчиненных. Но молодого командира любили и уважали за обостренное чувство справедливости, задор, энергию, требовательность. Особым предметом гордости батарейцев 1-й являлось то, что Куколев прекрасно стрелял. Как известно, в армии вообще, а в артиллерии особенно, высоко ценится профессиональное мастерство, и как бы ни был командир душевен и внимателен к подчиненным, умение вести подготовку данных по цели и стрельбу, артиллерийская интуиция, глазомер, мгновенная реакция всегда считались и считаются важными качествами настоящего артиллерийского командира. Вот таким артиллеристом и был Михаил Куколев, не раз доказавший на стрельбах свое дарование. Большая дружба связывала командира батареи с политруком Виктором Ефимовичем Ивановым. Крепкие товарищеские отношения не мешали их взаимной требовательности и шли только на пользу делу. На 1-й батарее тоже был свой стиль, отличавшийся серьезностью, вдумчивостью, сосредоточенностью. Помощник командира батареи Н. В. Гайдученко, командиры взводов А. Н. Вертюлин и И. Н. Кондрин изо дня в день совершенствовали подготовку личного состава.
Самой новой и самой крупной батареей дивизиона была 411-я. Ее орудия располагались в центре его позиции — в километре от морского берега в районе дачи Ковалевского. Главный калибр дивизиона — три 180-миллиметровые пушки 411-й батареи — мог внезапным артогнем поразить морскую цель на дистанции в тридцать семь километров. Стокилограммовые снаряды — бронебойные и фугасные — несли гибель любому врагу на дистанции поражения.
Таких батарей в Одесской военно-морской базе было две. «Родная сестра» 411-й —412-я батарея—располагалась на северном берегу Одесского залива возле Чебанки. Обе батареи начали строиться в 1933-м и вступили встроит в 1936 году, обеспечив мощное артиллерийское прикрытие морских подступов к Одессе, обе представляли собой последнее слово науки и техники предвоенных лет. Полубашенные батареи, располагаясь на закрытых позициях, имели большое подземное энерготехническое хозяйство.
Я уже бывал на 411-й прежде, но теперь, принимая ее под командование, осматривал батарею дотошно и придирчиво, вновь и вновь убеждаясь, что создатели этого мощного оборонного сооружения, казалось, сумели предусмотреть даже самые непредвиденные случаи.
...В зеленом дачном районе Одессы среди других построек, отделенных почти невидимой глазу изгородью, стояли три увитых виноградом домика. Даже многие местные жители считали, что тут расположены дачки или склады какого-то ведомства. Но в момент тревоги домики вмиг распахивали свои дюралюминиевые крыши, и вверх поднимались три длинных и мощных ствола.
А под алюминиевыми домиками, маскировочными зонтами, под зеленой травой и кустами, застилавшими землю, глубоко под поверхностью таился целый подземный городок. Именно городок — с железобетонными погребами для снарядов, с рольганговой системой, со своими силовой и насосной станциями, огромной емкостью для воды, с жилыми отсеками казематов, с системами связи и автономного обслуживания. Этот могучий подземный завод был надежно защищен от прямых попаданий снарядов и крупных бомб — даже пятисоткилограммовая авиабомба не могла бы пробить перекрытия артпогребов.
Железобетонный командный пункт батареи находился под землёй на самом берегу моря, а с огневой позицией его соединяла длинная — в километр — подземная патерна. Ход шел на глубине от 18 до 20 метров. В нем устроены были кабели связи, освещения, энергоснабжения.
Все это сложнейшее хозяйство работало четко и бесперебойно. Три пушки калибра 180 миллиметров, созданные руками советских инженеров и рабочих, стояли в железобетонных орудийных двориках и вращались электромоторами, обеспечивавшими и горизонтальную и вертикальную наводку. Каждое орудие весило более ста топи.
Я уже упоминал о том, что предельная дальность огня достигала 37 километров. Правда, на такое расстояние батарея могла стрелять только усиленными боевыми зарядами, которые приводили к быстрому изнашиванию канала ствола. Имелся боевой заряд для стрельбы на 28 километров, а самым экономичным считался уменьшенный заряд, позволяющий вести огонь на дальности до 16,5 километра.
Па батарее для стрельбы по морским целям имелись бронебойные и фугасные снаряды, а потом, когда оказалось, что нам предстоит прежде всего вести борьбу с сухопутным противником, нас снабдили и осколочно-фугасными.
Я так подробно рассказываю о 411-й не только потому, что она была главной огневой силой дивизиона, мощным узлом артиллерийской обороны Одессы, но и потому, что создание таких батарей на Черном море — одно из многочисленных свидетельств того, что страна задолго до начала войны готовилась к отражению врага.
Одновременно с 411-й батареей создавался и ее жилой городок. Он тоже был образцовым: отличная казарма, столовая, клуб, склады, дома комсостава.
Когда я принимал дивизион, 411-й батареей командовал старший лейтенант Бобух. Но он вскоре отправился к новому месту службы, а батарею принял старший лейтенант Иван Николаевич Никитенко. Он был старожилом, отсюда уезжал на курсы, сюда и вернулся, окончив их Никитенко отлично знал людей, материальную часть, оборудование. Контр-адмирал Жуков характеризовал его как волевого и умелого командира, и впоследствии я не раз убеждался в верности этой характеристики. Иван Николаевич был постоянно подтянут, требователен, нетерпим к любому проявлению расхлябанности или небрежности, службу знал и понимал до тонкостей, но вместе с тем любой из батарейцев мог прийти к командиру со своими личными заботами, твердо зная, что его поймут и помогут.
Помощник командира батареи старший лейтенант П. П. Ишков был всегда жизнерадостен, полон энергии, новее знали, что он еще и отличный артиллерист, надежный товарищ и серьезный командир. Хорошо работали с бойцами командир огневого взвода лейтенант Жолудев, начальник электромеханической части инженер-лейтенант Мотыльков, а также прибывшие из запаса и быстро освоившиеся на батарее второй помощник командира старший лейтенант Рыбаков и командир взвода управления лейтенант Навроцкий. С их прибытием была завершена комплектация комсостава батареи.
Молодому читателю может показаться, что я не очень объективен — все, о ком я теперь вспоминаю, предстают отличными людьми, хорошими командирами. Значит ли это, что у них не было своих недостатков, что в дивизионе все и всегда обстояло отлично? Безусловно, ист. Мы все были живыми, да еще и очень молодыми людьми, и, конечно же, у каждого были черты характера, от которых надо было избавляться. Но с этими людьми мне довелось потом воевать. При всей разности характеров, личных привычек и особенностей они для меня стали не только товарищами по военной службе, не только подчиненными — они стали моими боевыми друзьями. И каждый из Них выполнял свой Долг до конца. Многие навсегда остались там — в сорок первом, в сорок втором и в других военных годах. И в памяти живых. Для тех из нас, кому выпало остаться в живых, павшие друзья стали памятью и совестью всей нашей жизни, а живые боевые друзья — опорой и радостью ее.
Фронтовики поймут меня. И пусть постарается понять меня и молодой читатель этой книги. Я пишу о своих товарищах, о людях, которые не однажды, не дважды преодолевали естественный страх смерти, которые под огнем, под бомбежками спокойно и надежно делали свое дело, которые в ответ на приказ, посылавший их, может быть, на смерть, подносили руку к козырьку фуражки или к бескозырке и говорили только одно слово: «Есть!». Я помню их встревоженными и веселыми, спокойными и разгоряченными, помню в минуты отдыха и в трудные часы боя. И у всех нас были общая судьба, общее дело, общая цель — победить ненавистного врага.
Вот почему, всматриваясь из нынешнего дня в то удаляющееся от нас время, я вспоминаю главное, что было в людях. Несущественное, мелкое отлетело, как окалина, под тяжким молотом войны, оставив в памяти благородную сталь характеров.
Я назвал пока лишь имена командиров, кто возглавлял воинские коллективы. Но каждый из них — от командира батареи до командира взвода — имел свою опору, свой боевой костяк — коммунистов и комсомольцев, младших командиров. В дивизионе была сильная партийная организация (более 120 человек), возглавлял которую смелый, инициативный политрук Иван Егорович Ананьев, секретарь партбюро. Шестьдесят процентов личного состава дивизиона были комсомольцами.
Во всех наших подразделениях жило высокое чувство воинского товарищества, поддерживавшее подлинно сознательную дисциплину. Каждый артиллерист знал: не сделать свое дело или сделать его плохо — значит, в первую очередь, подвести своих сослуживцев, переложить на их плечи свой труд. Неуважение товарищей являлось для каждого самым страшным наказанием — может быть, даже более тяжелым, чем любое дисциплинарное взыскание. Младшие командиры—старшины, сержанты, старшие краснофлотцы — свято берегли традиции Красного флота: они умели быть внимательными, заботливыми к своим боевым друзьям, умели сами прийти па помощь, умели воспитывать чувство коллективизма, но и могли строго спросить, как подобает мужчинам и воинам, с лодыря, бездельника, труса.
Боевой костяк дивизиона... Я и сейчас помню лица этих людей, боевых друзей — без различия званий и должностей, тех, на кого мог положиться, как на самого себя. Старшины 1-й батареи Мойсеенко и Бодрый, сержанты и командиры отделений Синицын, Хорошилов, Кесельман, Рязанцев, Чумаченко, Мирза, Горшков, Бернгард, Федотов, Корня, Лозицкий, Ворона, Иваненко... Младшие командиры 411-й — старшины Корчаченко, Москвич, Чистяков, Хреняка, Мацко, Олифанов, Баранов, Грищуков, командиры орудий и отделений Лобода, Белецкий, Злочевский, Мовчан, Зотов, Глянец, Бут, Фильварков, Глейтер, краснофлотцы Шашин, Седых, Бушинский, Свириденко, Пидрушняк, Бойко, Потапов, Мужецкий, Куперубов. Краснофлотцы и младшие командиры с 39-й батареи — старшины Литвинов, Хорсун, Васильев, сержанты Прохоренко, Денисов, Руденко, Чмых, командиры отделений Маршалов, Гореславец, Биденко, Сажнев, Засядько, Сагайдачный, Гришин...
Это не простое перечисление фамилий. За каждым именем этим — своя жизнь, своя судьба, своя мечта о счастье, иногда известная всем, иногда потаенная, живущая в самом заветном уголке сердца. Но время, история, общая народная судьба свели нас всех вместе, дали нам одно общее оружие, одну общую цель. И лихую военную годину дивизион — сотни таких разных, таких несхожих меж собою, людей — встретил единым боевым коллективом, братством воинов. Многие из названных и неназванных мною сослуживцев погибли. Другим выпала недолгая послевоенная жизнь. Но все мы навсегда остались боевыми побратимами.
Через много лет после окончания войны — уже находясь в запасе — я встретился с дочерью старшины комендоров первой батареи Бодрого. И она спросила меня: кем был ее отец, как погиб? Обстоятельств гибели старшины Бодрого я не знал — он погиб в другой части уже после нашего ухода из Одессы, но я знал, я видел и помнил, как воевал старшина Бодрый. И с уверенностью ответил: вы можете гордиться своим отцом. Скажите об этом его внукам. Он был героем, он был отважным и мужественным солдатом.
Многие из тех, с кем довелось встретить начало войны в 42-м отдельном артиллерийском дивизионе береговой обороны, не дошли до Победы. Но своей жизнью, смертью они приблизили этот день.
Зимой и ранней весной 1941 года я не мог, конечно, знать, что выпадет на долю всех нас, но был глубоко удовлетворен тем, что принимаю под команду отличную боевую часть, что военная служба свела меня с таким дружным и крепким боевым коллективом.
Работы было много, я допоздна засиживался в штабе — в двухэтажном доме в районе дачи Ковалевского. Рядом размещались начальники служб дивизиона. Немало времени проводил я и на командном пункте, который располагался в трех километрах от штаба на Большефонтанском мысу. КП был зарыт в землю, от осколков и снарядов малого калибра его защищали перекрытие и броневой козырек, позволявший вести наблюдение за морем и управление огнем.
Командный пункт был размещен с артиллерийской точки зрения очень удачно. Узкий мыс, глубоко вдающийся в море, позволял наблюдать широкий морской сектор от Днестровского лимана до Григорьевки и управлять огнем, надежно' прикрывающим все подходы к Одессе и порту с моря. Одновременно расположение КЦ на мысу делало его малоуязвимым для вражеского огня — попасть в узкий язык суши с большой дистанции было трудно, а снаряды, падая в море правее и левее мыса, были нам не страшны. Впоследствии — при обороне Одессы — когда противник старался накрыть огнем наш КП, мы на практике убедились в исключительно удачном расположении командного пункта.
Хорошо была организована связь: в подземных помещениях КП, где были оборудованы помещения для командира дивизиона и оперативного дежурного, располагались также телефонная станция, рации разного диапазона.
Я быстро ощутил и удачное, компактное расположение батарей дивизиона. Они были удалены друг от друга по морскому побережью на три-четыре километра, в центре находился КП дивизиона. Знакомство с батареями и организацией службы убедило меня в том, что дивизион готов к выполнению любой боевой задачи.
Но в первые недели я не знал буквально ни минуты отдыха. Это объяснялось еще и тем, что в дивизионе тогда не было начальника штаба и замполита. Когда на должность начштаба прибыл капитан Василий Павлович Терехов, работать стало немного легче. Командный состав управления дивизиона был обновлен почти полностью, это требовало от нас и углубленного изучения положения дел в дивизионе, и повышение собственного уровня подготовки, и — одновременно — организации учебы личного состава.
Кроме этого, в зимний период боевой подготовки нам нужно было провести значительные инженерно-строительные работы. Наряду с личным составом дивизиона в них активно участвовала инженерная служба Одесской военно-морской базы (представитель ее — инженер-капитан Р. Б. Каменецкий). За короткий срок мы ввели в строй артезианскую насосную станцию и подземную емкость для воды на 200 кубометров. Прошло менее полугода и оказалось, что эта работа выполнена нами как нельзя кстати. Когда во второй декаде августа фашисты захватили Беляевку и подача воды в Одессу прекратилась, на регулярном снабжении водой батареи дивизиона это не отразилось; более того, мы делились ею с жителями прилегающих районов.
Одновременно мы вели ремонт командного пункта 411-й батареи, ремонтировали железобетонные основания на Нефтяном и Карантинном молах в Одесском порту, где предполагалось развертывание противокатерной батареи.
В начале июня дивизион принял участие в тактических учениях Черноморского флота. На подведении итогов контрадмирал Г. В. Жуков, отметив умелые действия дивизиона, обратил особое внимание на серьезное осложнение международной обстановки.
— На границе по Дунаю,— сказал он в частности,— очень неспокойно... Надо быть в постоянной боеготовности. Особо следует усилить подготовку дивизионов, частей, кораблей к самостоятельным действиям в любой обстановке.
Командир Одесской военно-морской базы после окончания учений приказал всем частям оставаться в развернутом положении, продолжать оперативное дежурство на командных пунктах, усиленно вести боевую подготовку. Кроме того, по его приказу части пополнялись боеприпасами, горячим продовольствием, всеми видами довольствия по нормам. Жуков потребовал откорректировать необходимые оперативные документы. В то время пушки нашей 411-й батареи находились в ремонте, который проводили заводские рабочие. Командир ОВМБ распорядился ускорить ремонт матчасти и привести батареи дивизиона в полную готовность.
С разбора учений мы с начштаба ушли, возбужденно обсуждая услышанное, решая, как лучше и быстрее выполнить приказ.
Возвратившись в дивизион, мы собрали командный и политический состав, секретарей партийных организаций, довели до их сведения указания Жукова, нацелив на повышение бдительности и усиление боевой готовности.
Наступили тревожные дни. Ощущалось это по всему — в том числе и по тому, что штаб Одесской военно-морской базы гораздо чаще стал проводить проверки. И мы в свою очередь усилили контроль за несением на батареях оперативного дежурства, вахтенной и караульной службы. Часто объявлялись учебные тревоги, боеготовность номер один.
Штаб дивизиона отрабатывал все необходимые документы. Хочу отметить здесь, что начальник штаба капитан Терехов отнесся к этой работе с присущей ему вдумчивостью и тщательностью — мы успели все подготовить к назначенным срокам.
21 июня, в субботний вечер, в клубе 411-й батареи шел кинофильм «Чапаев». Я уже раз видел его, но очень любил, и мы с женой решили пойти в кино. Снова на наших глазах косила из пулемета белогвардейские цепи отважная Анка, снова Чапаев вел в атаку своих бойцов, снова плыл он через холодный Урал, и снова каждому из нас хотелось спасти его, подставить плечо...
Вечер был теплым, спокойным. После окончания фильма я связался со штабом дивизиона, отдал необходимые распоряжения на завтра и лег пораньше спать, не зная и не предполагая, что проснусь уже в ином— совсем ином времени...
Подняты по боевой тревоге
Через несколько часов в ночь на 22 июня 1941 года меня разбудил телефонный звонок. Докладывал оперативный дежурный дивизиона лейтенант Адамов:
— Товарищ капитан, получен сигнал: боеготовность номер одни. Батареям и управлению дивизиона дана боевая тревога, штабу — экстренный вызов. За вами вышла машина.
Я повесил трубку и посмотрел на часы. Половина третьего. Мгновенно оделся и вышел из дому встречать машину. Только что прошел дождь. Было темно, тепло и сыро. В жилом городке 411-й батареи, где жили семьи комсостава, мелькали фонарики: я понял, что это краснофлотцы-оповестители. В окнах то там то тут вспыхивал свет. Через несколько минут городок уже не спал...
За мной подъехала машина, и я отправился на КП дивизиона—на Большефонтанский мыс, где через несколько минут доложил в штаб базы о готовности дивизиона.
Командиры и старшины в штабе были все в сборе, работали радиостанции, трезвонили телефоны связи с батареями. Все три батареи дивизиона уложились в нормативы и ждали дальнейших приказаний. Ждали их на КП и мы.
Как я уже говорил, мы привыкли к внезапным и частым учебным тревогам. И все же в этой было что-то отличное от них. И не только потому, что объявили ее в ночь на воскресенье,— в армии нужно быть готовым к бою всегда. Надвигалось какое-то особое предчувствие грозных и серьезных событий. Может быть, так мне кажется уже теперь, как говорится, задним числом? Но нет, и мои однополчане, вспоминая эту ночь, в один голос утверждают, что, не зная ещё ничего конкретно, уже ощущали чрезвычайность происходящего. Так, видимо, все и было.
Помню, с каким удовлетворением наблюдал за своими товарищами. Радовала строгость, четкость, распорядительность командиров. Энергично действовали оперативный дежурный лейтенант Адамов и дежурный по штабу старшина Кислица.
Мы были готовы к бою. Теперь достаточно было команды: «Открыть луч!», чтобы мощные прожекторы батарей ударили в море, освещая его на 11 километров. Любая цель в этом радиусе была бы обнаружена и поймана лучами, зафиксирована приборами, с этой минуты каждая из наших трех батарей могла по приказу накрыть огнем и уничтожить врага. Но приказ все не поступал...
Наконец штаб базы отозвался. Однако приказ его был неожиданным: «Лучи не открывать. Произвести светомаскировку!»
Наступил рассвет, постепенно открывался морской плёс — пустынный, спокойный. А у нас спокойствия не было.
Мы находились в полной боевой готовности. Наконец, из штаба Одесской военно-морской базы сообщили нам: немецко-фашистские войска вероломно, без объявления войны, нарушили границы СССР и вторглись на территорию нашей Родины. Штаб сообщил, что отбита попытка фашистских самолетов бомбардировать главную базу Черноморского флота — Севастополь, но нанесены бомбовые удары по многим нашим приграничным городам.
— Ждите правительственного сообщения! — сказали нам.
В 12.00 по радио выступил В. М. Молотов. Он говорил о вероломстве гитлеровской Германии, об объявлении мобилизации в европейской части нашей страны, о необходимости сосредоточить все силы на отпор врагу.
Итак — война...
Всех нас охватили гнев и возмущение. На батареях тут же прошли митинги. Командиры и краснофлотцы, коммунисты и комсомольцы, беспартийные, выступая, клялись не жалеть сил и самой жизни для защиты Советской Родины.
Отчетливо помню, как ушла тревога неопределенности, как сменилась она исключительной собранностью, как повзрослели в эти считанные часы молодые командиры и краснофлотцы, как стали вдруг еще более строгими, подтянутыми, как мгновенно исполнялись приказания.
Война пришла на нашу землю, где-то уже сражались и умирали наши товарищи, уничтожая захватчиков, стремясь отразить натиск врага. А нам положено было стоять здесь и ждать своего часа, своего боевого приказа.
Наши пушки были накрепко вмонтированы основаниями в железобетон, неотрывны от земли. Мы не могли двинуться на фронт, навстречу врагу. Но и отступать перед ним мы тоже не могли бы. Это сознание наполняло нас и жаждой боя и верой в свое оружие.
Мы знали, что враг силен и опасен. Это показали уже военные действия в Польше, во Франции, в Бельгии, Норвегии... Но мы знали, мы твердо верили, что нас они одолеть не смогут. Многие из наших бойцов и командиров считали, что воина не продлится долго, что Красная Армия быстро разгромит врага. Другие молчали, не вступая в споры. Но все мы твердо верили в нашу победу.
У многих командиров и старшин сверхсрочной службы в жилом городке оставались семьи, но в эти часы никто не попросил об отлучке. К слову сказать, выйдя из дому в ночь на 22 июня, я больше уже туда не вернулся. Не было времени. А потом, когда семьи комсостава по приказу командования эвакуировали из Одессы (об этом я еще расскажу), и смысла особого не стало навещать опустевшую квартиру. Моим домом стал КП дивизиона.
Первые дни войны для нас были предельно наполнены мероприятиями по переходу на штаты и табели военного времени. Мы тут же привели в действие соответствующие документы — в дивизион поступило пополнение в несколько сот человек. В основном это были одесситы — разные по возрасту и профессиям, но все подтянутые, бодрые, исполненные решимости идти в бой. Все они очень любили Отчизну, свой родной город — Одессу, о которой много рассказывали, и эти рассказы тоже являлись своеобразной формой политработы. Наши краснофлотцы лучше узнавали город, который им предстояло защищать от врага.
Запомнился в первые же дни прибывший из запаса командир отделения 39-й батареи Кравченко. Сорокалетний высокий и красивый человек с густыми черными усами сразу же прочно вписался в боевой коллектив, оказавшись хорошим командиром и воспитателем. Он был тружеником, человеком, который знал и умел многое и как командир показывал все личным примером. У Кравченко учились, его уважали, ему беспрекословно подчинялись. Таких командиров и краснофлотцев, пришедших из запаса, было немало. Они быстро осваивали воинские обязанности и отлично с ними справлялись. Партийная и комсомольская организации дивизиона делали все, чтобы пополнение в кратчайший срок овладело боевым мастерством, усвоило законы воинской службы.
Должен сказать, что сознательных нарушений дисциплины практически не было. Кое-кто совершал оплошности по незнанию всех деталей воинских уставов, но для общей моральной атмосферы характерны были высокая дисциплина, собранность, боевой настрой.
В составе дивизиона появились новые подразделения. Мы сформировали четырехорудийную противокатерную батарею калибра 75 миллиметров (6-ю). Ее командиром стал помощник командира 39-й батареи старший лейтенант Королев. Два орудия установили на Карантинном молу вблизи маяка, два других—на Нефтяном молу. Их задачей являлась защита порта и кораблей от нападения катеров противника с моря.
Были приняты меры по усилению обороны батарей с суши. Личный состав батарей имел на вооружении карабины, на каждое отделение полагался ручной пулемет, на взвод — станковый, крупнокалиберный и зенитный четырехствольный пулеметы. На 411-й батарее имелся также взвод (два орудия) 45-миллиметровых зенитных пушек. Для обороны с суши предусматривалась круговая оборона батарей с созданием ротных опорных пунктов, а на 411-й батарее — батальонного оборонительного района. Теперь все это использовалось для охраны и обороны батарей.
Продолжая нести неустанную вахту по охране морских подступов к Одессе, мы — по приказу штаба военно-морской базы — начали подготовку к возможной стрельбе по наземным целям. На нашем южном участке части Красной Армии удерживали государственную границу по Дунаю и Пруту, отбивая все попытки фашистов форсировать реки и вторгнуться на советскую территорию.
Но севернее — судя по сводкам — фашистам это удалось, там шли тяжелые бои. А значит, мы должны были готовиться к любым неожиданностям.
Пушки наших батарей вращались на железобетонных основаниях, их можно было развернуть и в направлении на сушу. Вскоре 1-я батарея уже провела учебную стрельбу по наземному противнику. Готовились к таким стрельбам и 411-я, где был закончен монтаж отремонтированных орудий, и 39-я.
Совершенствовались инженерно-оборонительные сооружения. В частности, с внешней стороны проволочных заграждений на 1-й и 411-й батареях были установлены противотанковые мины. Все это требовало неустанного труда сотен людей. И, конечно, мы несли постоянное, круглосуточное боевое дежурство.
Закончился июнь, прошли первые дни июля. За эти две недели я практически не бывал в Одессе, но и то, что удалось увидеть мельком, свидетельствовало: город перешел на военный ритм жизни. Из весёлого, праздничного, курортного он сразу стал строгим, суровым. Он не утратил жизнерадостности, но обрел подтянутость и военную лаконичность. На улицах Одессы царили дисциплина и порядок.
Над городом все чаще стали появляться фашистские самолеты. Пролетали они и над нашими позициями. Несколько раз батареи открывали огонь из зенитных пулеметов и пушек по низко летящим целям.
Поступил приказ об эвакуации семей военнослужащих, которая проводилась по железной дороге и морем. Командир базы потребовал эвакуировать семьи в крайне сжатые сроки... Тогда мы не знали еще, что эта разлука — не на месяцы, а на годы, а для кого-то, быть может, навсегда. Ведь многие, очень многие из нас еще думали, что пройдет совсем немного времени и враг будет отброшен с нашей земли, а затем полностью разгромлен. Поэтому, отправляя семьи в тыл, мы говорили своим родным и близким, что увидимся совсем скоро. Прощались наспех — «до скорой, встречи, до скорой победы!», вещей с собой брали немного— лишь самое необходимое на летнее время.
Пароходом я отправил из Одессы и свою семью — жену, которая ждала ребенка, и ее одиннадцатилетнюю сестру. Два небольших чемоданчика вещей с ними. Испытал облегчение: все-таки теперь им не угрожают бомбежки...
Между тем вести с фронта становились все тревожней. И все чаще и чаще появлялись над городом и портом фашистские самолеты. Теперь они уже не только вели разведку, но и сбрасывали свой смертоносный груз. В самые первые недели войны система оповещения еще не была полностью отработана, не было радиотехнических средств связи и обнаружения самолетов. Налетающие с моря стервятники нередко обнаруживались уже над городом, сигнал «воздушной тревоги» в таких случаях запаздывал, раздаваясь вместе с первыми взрывами бомб, а иногда и после них. Потребовалось время, чтобы наладить эту работу местной противовоздушной обороны.
Одной из главных задач наших стала маскировка батарей от наблюдения с воздуха. Мы понимали, что если фашисты сумеют обнаружить наши огневые позиции, то последовательными бомбовыми ударами смогут вывести дивизион из строя еще до начала боев. Поэтому над позициями батарей были натянуты дополнительные маскировочные сети,, мы установили строгий порядок движения личного состава только по ограниченным маршрутам, остальные дорожки и тропинки засыпали травой и шлаком. Эти и другие тщательные маскировочные меры дали результат. Вражеские самолеты-разведчики не увидели батарей дивизиона. И позже, когда развернулись бои под Одессой — сначала на дальних, а потом и на ближних подступах к городу, когда противник начал нести огромные потери от огня наших батарей, фашистские самолеты рыскали днем и ночью, стремясь найти наше расположение, засечь батареи, но так и не смогли сделать это.
Не раз и не два они сбрасывали свой смертоносный груз, рассчитывая уничтожить нас, однако всякий раз цель выбиралась ими ошибочно.
Как я уже говорил, в первой декаде июля мы стали усиленно готовиться к стрельбе по наземным целям: по пехоте, по танкам, по артиллерии противника. При всех наших возможностях это было делом непростым.
Морские орудия сложны и сами по себе. Они — грозное оружие лишь в умелых руках. У нас были хорошо подготовленные специалисты. Но и кадровому, и приписному составу теперь предстояло осваивать совершенно новые принципы ведения огня: ведь стрельба по наземным целям велась совсем иначе, чем по морским, при этом использовались другие приборы, другая техника, даже другие снаряды.
Я с благодарностью вспоминал в те дни преподавателей Одесской артиллерийской школы. Все, что они вложили в своих учеников — теоретические знания, навыки огневой службы, топографию, методы стрельбы по наземным целям» использование при этом соответствующих артприборов,— все это не было забыто мною за девять лет службы в морской артиллерии, все жило в памяти и теперь оказалось как нельзя кстати при обучении командиров и бойцов.
На командных пунктах дивизиона и батарей изготовили новые огневые планшеты с нанесением ориентиров, с указанием порядка пристрелянных огней, с их расчетами. Командиры батарей научились пользоваться топографическими картами, приборами для корректировки огня но наземным целям. Мы провели несколько учебных стрельб, и результаты их показали высокую готовность артиллеристов.
