22/VIII был издан приказ о мобилизации всех мужчин от 18
до 50 лет.
Я явился, как и все наши, в Клуб юных пионеров (на Мос-
ковской).
Во дворе у нас поотнимали воинские документы и паспорта.
После долгого ожидания вышел красноармеец и стал по доку-
ментам вызывать нас по фамилиям.
Белобилетчиков было очень много, их на комиссии зачис-
лили в запас 2-й категории. Слабосильных строили в 134-ю ко-
манду, отправляли для экипировки на 7-ю станцию, а оттуда
на фронт.
Увидел я, что и я попаду в эту команду, а у меня сильный ге-
моррой, и должна быть льгота. Решил пробиваться к начальнику.
В большой комнате с квадратными колоннами стоял длин-
ный стол, за столом сидел капитан и начальник милиции
по фамилии Ступка. Полный мужчина с заплывшими, словно
от пьянст ва, глазами, отвисшей толстой нижней губой. С издев-
кой спрашивал высокого усатого рабочего:
– Ну, как здоровечко? – иронически осматривая его, спросил
Ступка.
– Ничего, спасибо, – смущенно ответил рабочий, – только вот
плохо вижу.
– Ну, как плохо? Меня видите?
– Ну, вас вижу.
– А Луну видите?
– Ну, Луну тоже, конечно, вижу, – еще больше смущаясь, гово-
рит работяга.
– Значит, годен! В 134-ю команду, – заключает Ступка.
Я стал шуметь. Является здоровенный рябой милиционер. За-
толкал меня в отдельную комнату. И, хлопнув за мной стеклян-
ной дверью, крикнул:
– Расстреляю на месте, гада! Ты у меня не убежишь!
Тогда я быстро сбросил штаны и, нагнувшись, вывалил в его
сторону свои шишки.
– На, смотри. Зараза!81
Вид моего геморроя явно смутил рябого, и он не реагировал
на мою выходку.
Оттуда я все-таки убежал.
Дома устроил себе далеко идущий выход из бомбоубежища
и там прятался.
Поскольку на Пересыпи не ловили дезертиров, я первое вре-
мя ходил не прячась.
Однажды я был на море, тряс канку и не заметил, как около
меня очутился Ступка с одним еще милиционером.
– Документы! – явно узнав меня, потребовал Ступка.
– Дома.
– Ну, пойдешь за ними.
– Вот перетрясу сети – и пойдем! – не спеша я продолжал
работу.
«Надо бежать, а то пропал», – возникло у меня отчаянное
решение.
Закончив с сетью, я пошел к дому, за мной милиционеры.
Я стал прибавлять шагу, они заметно поотстали. И тут я как
рванул от них! Пока Ступка возился с кобурой нагана, я переле-
тел через забор Сахарного завода. И, заметив большую бочку с во-
дой, нырнул туда.
Вода холодная. Терпел. Вынырнул – никого не было. Канка
плавала в бочке надо мной.
Я выбрался из бочки, перелез забор и Ставрам, а оттуда в ар-
тель, забился в помещение, где хранился цемент.
Вылез оттуда, как черт. Цемент налип на мокрую одежду.
Какие-то дети, я слышал, говорили, что кто-то сюда забежал.
Я замер. Но скоро все утихло снова. Так я в цементе пролежал
часа два.
Добравшись домой, я три дня никуда не вылазил из-под
земли.
Приходил Виноградов, участковый надзиратель, и Ступка
ко мне домой. Зашли в квартиру.
Жена говорит:
– Ищите, его нет дома.
Виноградов говорит:
– Да. Мы знаем, что он дома. Но ничего, я с вами еще поговорю.82
Ступка стоял и молчал. Злился.
Я знаю, кто это на меня сказал. Илюшка-парикмахер. Ну, пой-
маю я его!
Спирка не ушел от своей судьбы.
В 1944-м он уже не убежал от мобилизации и погиб под Бенде-
рами, где прорывали фронт.
22/Х 41 г.
Вернулся из плена один сосед, бывший на пароходе «Ленин».
Много пережил во время катастрофы с ним.
На море увидел Ивана с Лобаза, работали с ним на неводе.
Он длинно рассказывал, как у него румыны забрали соленую
сардель и три ведра постного масла. Идя домой, увидел двух
румынских солдат, шедших с нашего переулка по берегу
к Тряпичной.
За ними шел старик, видимо, какой-то служащий. Он был
очень взволнован.
– Простите, я хочу вас спросить, – обратился он ко мне. – Как
мне быть? Зашли вот эти два румына ко мне, – он показал на
удалявшихся 2-х солдат. – Нашли сахар. Там было 12 кило, и за-
брали. Ну что же это такое, я вас спрашиваю! Да еще угрожали
расстрелом!
Что я ему мог посоветовать? Чем помочь? Шел как раз еще
один солдат в каске. Мы ему пожаловались, что вот те солдаты
забрали у старика сахар.
– Цукер? – заинтересовался румын и сразу повернул за ухо-
дящими.
Старик побежал за ним.
Я стал наблюдать за ними. Мне не было слышно, что они го-
ворили, но я увидел, что солдат с винтовкой, повернул стари-
ка к себе спиной, закричал что-то на него и, ударив прикладом,
погнал его от себя.
Старик, увидев, что я повернулся уходить, закричал мне, что-
бы я его подождал, так как он боялся, что грабители с ним здесь
на берегу расправятся.
Я подождал старика. Он, перепуганный насмерть, говорил:83
– Я закричал, ибо солдат приказал мне молчать и пригрозил
застрелить. Что же это делается? Что же это такое? – повторял
несчастный.
Солдаты торопливо пошли по берегу к Тряпичной. Произвол,
грубое насилие. От них можно ждать еще худшего.
23/Х 41 г.
Собрался в город, чтобы там переночевать и пойти в пятницу
на регистрацию, как нам велели. Заодно зайти к Лизе и отнести
ей тюльки, крупы, муки.
Оделся поприличней, во что: пальто, белую манишку под гал-
стук. А на ногах туфли – рвань.
У ворот – Саша Блюм, рассказал, что на Московской румыны
расстреляли несколько человек евреев.
Наши бедные дворовые ходят как тени, не едят, не пьют. Яша
Кравецкий держится стоически. Пытается спасти семью, он ради
них дезертировал – бежал домой из порта. Он решил пустить
в квартиру Карлушку Блюма, чтобы так облегчить свою участь, –
немец все-таки!
До контрольки у Гена дошел свободно. Там меня обыскали. Ру-
мын показал на патронташ, объясняя, что он пуст.
Пошел дальше в переулок, у Эл. станции работают – копают
канаву, выпустив воду из затопленных мест. Там же увидел Ша-
шина А.Н. Пригласил меня переночевать и не советовал спешить
с регистрацией.
Мы вышли на Московскую. Шедшие навстречу люди испуган-
но рассказывали о том, что видели на Московской у Конезавода.
Страшная картина вскоре предстала предо мной. На трех висели-
цах, сколоченных из березовых бревен, висело 6 человек. Все, види-
мо, были евреи, одного я узнал – наш почтальон. Несчастные были
белы. Здесь же на листе фанеры было написано: «Так будут нака-
зан всякий, кто поджигает склады, дома и укрывает коммунистов».
Мой взгляд упал влево на землю. У стены в разных позах лежа-
ли расстрелянные человек 20. Лиц нельзя было узнать, они были
окровавлены. Стена над ними носила следы пуль и крови. К стене
была прислонена крючковатая палка, на которую, видимо, упи-
рался какой-то несчастный. Рядом лежали вещи и куча одежды.84
Я был, как во сне. К комендатуре подвезли ___?___ стариков.
Среди них были Тартаковские и Дорфман. Как в тумане, я пошел
дальше. По улице расхаживали патрули по 6 человек с винтовка-
ми. Я все время боялся, что меня задержат и отберут продукты.
Один заглянул в мою корзину. Порывшись, сказав: «На ба-
зар», – румын отпустил меня.
От Вали Мельгоф я узнал, что в диспансере работает Якубович
уже 3 дня. Я очень обрадовался.
У Лизы застал румын, пытавшихся проникнуть в квартиру. Не
помогал «deutsch», и едва их спровадили. Оставив ей продукты,
я пошел назад.
Шашина я застал дома. Был, как всегда, радушно принят.
«Актер», – узнал меня румынский батальонный. Касаясь евре-
ев, майор сказал, что это единовременная мера и что она может
повториться.
«Калт инд зима и все карит», – спокойно закончил румын. За-
вели патефон. Слушали Шаляпина, Карузо и как злую иронию –
«Еврейскую комсомольскую» Дунаевского.
Чувствовал себя очень плохо. Скверно спал ночью.
24/Х 41 г.
Утром пошел в диспансер. Якубович хозяйничала. У нее в опе-
рационной сделали общую приемную для общей помощи. Туда
стащили бинты, медикаменты. Здесь же сновал румын-врач в фу-
ражке с широчайшей тульей. Низенький полный с красным крес-
том на рукаве (оказался евреем).
Получив поддувание, я получил от румынского врача справку
о болезни и об освобождении от тяжелой физической работы –
pneumothorax.
По дороге домой встретил большую группу евреев со скарбом,
с чадами и домочадцами, все с Ярмарочной. Под конвоем.
Было страшно, но меня поразило стоическое поведение этих
несчастных обреченных. На лицах у некоторых было отчаяние, но
большинство были спокойны. Даже маленькие дети шагали се-
рьезно и строго, как взрослые.
Наши домашние, как и все соседи, были подавлены, картина
покидания своих жилищ несчастными была невыносимо тяжела.85
Все же это не помешало оставшимся расхватывать имущество
из оставленных квартир, то есть то, что не забрали конвойные.
Расхватали также и квартиры уведенных.
Наши ничего не брали. Лишь полову, которую Миша Плетов-
ник отдал сам.
